Буря на Волге - Алексей Салмин

— Зачем ему быть здесь?

— А где живет ваш хозяин?

— Дома!

— Знаю, что не в поле! — сердито осадил инвалид. — Дом-то где его?

— Зачем тебе хозяин? Сказано, мельница закрыта и валяй обратно.

— И без тебя знаю, а ты вот что скажи, нет ли у вас пшеничной муки воза два на обмен?

— Нет, хозяин зерном хранит.

— Плохо, брат, придется к самому идти. Где его дом?

— Вон, гляди, на отскочке, за речкой, около большой ветлы, это его и есть.

— Ишь, какая хоромина. Ты, браток, в случае взгляни на воз, свиньи мешки не попортили бы! А я побегу, — торопливо застучал деревяшкой инвалид.

— Хозяин дома? — постучав в окно, спросил он.

— Ну дома! Чего? — высунувшись, сердито проскрипел Пронин.

— Пшеницы привез два воза, может быть, откроешь мельницу?

— И рад бы открыть, да что сделаешь, машиниста на войну забрали, — зевая и крестя рот, ответил Пронин.— Ты откуда?

— Из Криковки, от Синичкиных.

Пронин улыбнулся, услыша фамилию своего бывшего тестя, к которому он давно уже не ездил, и с инвалидом заговорил совсем другим языком:

— Да ведь что толку в твоей пшенице, машину-то некому пустить.

— Это ерунда, я сам могу запустить не хуже всякого машиниста...

— Ну, это еще вопрос, разрешу ли я тебе подойти к машине. Ты где учился?

— Это дело мое. Где бы я ни учился, а машину знаю.

— Ох ты, какой щетинистый, видимо, весь в свата. Тот всегда говорит с рывка да с вывертом... А как ты Синичкиным приходишься? Родня что ли?

— Нет. Где там, просто батрак.

— А как ты прозываешься?

— Пряслов Максим!

«Вот оказия! Може, и в самом деле он знает машину?» — подумал Пронин.

Захлопнув створки окна, Пронин вышел на улицу.

— Ну что ж, пошли.

Пряслов, отстукивая деревянной ногой, еле успевал за хозяином.

— Погляди, да если нс смыслишь, так не берись.

— Вот посмотрим, как я не смыслю... — проворчал недовольный Пряслов.

Осмотрев машину, он залил горючее в рабочий бак. Чихнула машина раз, два, пыхнула, и завертелось большое маховое колесо, и из трубы так же, как и раньше, полетели вверх синие колечки.

— Ах ты, едрена корень, и в сам деле, оказывается, умеешь,— несказанно обрадовался Пронин.

— А ну-ка, Макар Иваныч, запускай камни! — крикнул он за перегородку мельнику.

Пряслов, кряхтя и отдуваясь, уже таскал мешки с пшеницей наверх, где работник готовился засыпать ее в большую конусную воронку, открывая задвижки к жерновам. Максим то подбегал к ларю, куда сыпалась теплая, пахучая пшеничная мука, то снова бежал в машинное отделение и регулировал ход машины.

— Вот теперь я вижу, что ты можешь управлять машиной! — произнес Пронин, входя в машинное отделение и поглаживая бородку от удовольствия. «Слава тебе, господи, — думал Пронин, — сам наскочил. А с тестем я сквитаюсь». И подходя пилотную к делу, он спросил Пряслова:

— Ты давно работаешь у Синичкина?

— Третий год!

— Сколько получаешь?

- Двадцать пять целковых, на его харчах.

— Переходи ко мне, я прибавлю пятерочку. Харч у меня хороший, а пятерка годится, да и работа полегче, мешки таскать не заставлю, знай только машину.

— Ладно, подумаю... Только вот хозяин, пожалуй, не отпустит, сам видишь, времена-то какие: война, народу нет, ребятишки да старики с бабами, а у него большое хозяйство.

— Ну, это не твоя забота, я сам за тебя похлопочу, Согласен? — наступал Пронин.

— Пожалуй, соглашусь, если красненькую прибавишь.

— Эх, где наше не страдало... Красненькую, так красненькую. Ну, по рукам что ли?

— Ладно, хлопочи, — согласился Пряслов.

— Когда же ты ко мне перейдешь?

— А когда тебе надо?

— Да по мне хоть сегодня оставайся. Видишь — еще едут. Ты подожди, не уезжай, пусть мельница поработает, а вечером уедешь. Синичкину скажешь, что очередь была, задержался. Понял?

— Да понять-то понял, только вот хлеба у меня нет, а натощак работать неинтересно.

— Эй! Лексей! Поди сюда! — крикнул Пронин. — Хлеб у тебя есть?

— Есть немного, — ответил засыпка, спускаясь по скрипучей лестнице.

— Принеси кусок, вот он есть хочет, — кивнул головой в сторону Пряслова.

— Хорошо, Митрий Ларионыч, сейчас сбегаю...

Когда хлеб был принесен, Пряслов проворчал:

— Ну, уж и принес, хоть посолил бы что ли, или квасу дал прихлебнуть!

— Еще не укис квас-то, — хитро подмигнул засыпка.

Пряслов устроился было завтракать, сев на мешки, но в машине послышались перебои, и он снова побежал в машинное отделение.

Только поздним вечером Пряслов выехал со двора пронинской мельницы. А на следующее утро, чуть свет, Пронин уже катил в Криковку к бывшему своему тестю, который был всего года на три старше зятя.

— Ба, ба, ба! Каким попутным ветром занесло? — воскликнул удивленный Синичкин, встречая Пронина.

— К тебе с докукой, — сказал Пронин, помолившись у порога и садясь на лавку. — Дело зашло, папаша. Выручай из беды. Война все мои дела спутала... Я вот чего, папаша, пришел: отпусти ко мне работника!

- Какого работника?

— Вот который и вчера приезжал на мельницу, Для тебя-то какой он работник? На одной ноге, ни жать, ни косить, ни мешки таскать, а у меня на мельнице сидел бы...

— А что у тебя на мельнице сидеть некому?

— Да нет. Он машину знает, а я своего машиниста на войну проводил. Уж ты того, папаша, уважь мою просьбу.

— Отпустил бы я тебе его, да не совсем надежный он...

— Что, пьяница?

— Не пьющий, а хуже...

«Ну, это ты, положим, врешь, просто не хочешь отпустить, цепляешься за свою собственность...» — думал Пронин, вытаскивая из кармана полштофа с водкой.

— Ну-ка, давай пропустим по маленькой, мы ведь не чужие... «Небось, меня пьяного опутали, подсунули кривую да рябую девку, посмотрим, как ты заговоришь после этой чепарухи...» — наливая полный стакан, улыбался в душе Пронин.

На второй же день Пряслов был уже на пронинской мельнице. Машина пыхала синими колечками из длинной тонкой трубы, жернова крутились, дробили и размалывали зерно. Пронин ожил, повеселел, когда посыпалась в широкие лари по светлым желобам теплая, чуточку пахнущая пригарью мука. Он потирал руки от удовольствия и думал: «Вот тесть говорил, что Пряслов ненадежный, значит, точно он все врал, чтобы не отпустить работника».

Однажды темной осенней ночью Пронину пригрезился сон, будто его мельницей завладел кто-то другой и его, Пронина, гонит метлой с собственного двора... Проснулся он, весь дрожа от страха и гнева, долго лежал с открытыми глазами, вглядываясь в потемки, припоминая все подробности сна и прислушиваясь, как возилась за дощатой перегородкой и скрипела старой деревянной кроватью Матрена. «А что, если пойти на мельницу проверить, не спят ли все работники? Там ведь машина, горючее. Чего доброго вспыхнет, вот тебе и другой...» — и с этими мыслями он начал одеваться.

Предположения Пронина не оправдались. Мельница работала полным ходом. Входя во двор, он увидел помольцев, приехавших из других деревень, Они столпились около двери в машинное отделение, окружив Пряслова, сидевшего на пороге и частенько поглядывавшего на машину. Пронин насторожился, спрятавшись за возы, начал прислушиваться. Пряслов, чуть освещенный коптилкой, рассказывал:

— На днях приехал к нам на мельницу солдат. Только что прибыл с фронта по ранению. Так вот он говорит, что на фронте дело дрянь... Немцы здорово лупят снарядами, а у наших винтовок и то не хватает на всех, а о снарядах и говорить нечего. Наше начальство заставляет больше молиться: «Враг-де, мол, сам сдастся...» Он, хрен, сдастся. Как жвахнет, жвахнет, из шестидюймовки, так и лапти кверху! А бьют, слышь, дерзко, сволочи. Увидит двоих-троих в поле, черт-те где, и лупит из маленькой пушки.

— А все-таки наши далеко ушли. Здорово жмут австрияков.

— Ушли-то далеко, да толку что, прорвет где-нибудь сбоку и отрезаны, вот тебе и далеко, да будет близко, — продолжал старый вояка Пряслов. — Вот в японскую тоже дела были, японцы русский флот утопили, Порт-Артур отняли...

— Как отняли? Его Стессель продал, — снова возразил тот же помолец. — Кабы наших не продавали, никакие японцы перед нашими бы не устояли. Наши как возьмут в штыки да на ура, так и летят японцы обратно, только пыль в стороны. А бегать они ловкачи.

— Известно, — раздался глухой голос.

— Ну, ты как думаешь, Максим, чья возьмет в этой войне? — спросил один из рабочих с мельницы, обращаясь к Пряслову.

— Думаю, что ничья.

— Как то есть ничья? — спросило несколько голосов.

— Да очень просто. Повоюют, повоюют, солдат перебьют да и пойдут на мировую.

— Эх, недорога кровь людская, — как вздох, вырвалось из темноты.

— Доколе ж терпеть-то будем?..