Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

— Любой, убитый ради чего-то, стоящего выше его самого, становится мучеником. Ценность вещей может меняться, но позиция человека по отношению к ним остаётся неизменной…

Они покинули библиотеку, и Ридван сказал Абдуль Муниму в ответ на его замечание:

— Политика — это самая серьёзная карьера, которую может сделать человек в обществе…

Когда они вернулись к собравшимся в гостиной на кофе, Ибрахим Шаукат как раз говорил Ясину:

— Таким образом мы воспитываем наших детей, направляем их, даём советы, но каждый ребёнок находит свой путь в библиотеку, которая является совершенно независимым от нас миром. Там с нами соперничают чужаки, о которых мы ничего не знаем. И что же нам делать?!..

4

Трамвай был переполнен настолько, что даже стоять было негде. Камаль втиснулся между стоящими пассажирами так, словно навис над ними своим долговязым тощим телом. Они все, как и он — так ему казалось — ехали на празднование национального дня тринадцатого ноября. Он с дружеским любопытством переводил глаза с одного лица на другое.

По правде говоря, он участвовал в этих праздниках как ярый верующий, хотя в то же самое время был убеждён, что ни во что не верит. Несколько человек, что не были знакомы друг с другом, беседовали, комментируя ситуацию и ограничиваясь общей целью и верностью партии «Вафд», соединившей их сердца. Один из них сказал:

— В этом году день памяти нашей борьбы — это праздник борьбы во всех смыслах данного слова. Или того, что должно быть…

Ещё один заметил:

— Нужно будет дать ответ английскому госсекретарю Хору[72] по его злосчастной декларации.

При упоминании о Хоре третий из них вспылил и закричал:

— Этот сукин сын заявил: «Мы советовали не принимать повторно ни Конституцию 1923 года, ни 1930 года». Какое ему вообще дело до нашей конституции?

Четвёртый собеседник ответил:

— Не забывайте, что до того он говорил: «Но когда мы провели консультацию, мы посоветовали…», и так далее…

— Да уж. С кем это он проводил консультацию?

— Спроси об этом у правительства сутенёров!..

— Тауфик Насим[73]… Хватит! Вы разве забыли его? Но почему «Вафд» заключил с ним перемирие?!

— Ну тогда конец всему. Подождите сегодняшнего выступления.

Камаль слушал их разговор, более того, сам принимал в нём участие. Но самым удивительным было то, что он был не меньше их воодушевлён. Сегодня был восьмой день памяти национальной борьбы, свидетелем которой он являлся. Как и другие, он испытывал горечь от прошлых политических экспериментов.

— Я был современником эпохи Мухаммада Махмуда[74], который приостановил действие Конституции на три года ради модернизации, и отнял у народа свободу взамен обещанного осушения болот и топей!.. Я также пережил годы террора, навязанного стране Исмаилом Сидки[75]. Народ доверял им и желал, чтобы они были его лидерами, однако они всегда оказывались ненавистными палачами, которых защищали дубины и пули английских констеблей. Они всегда говорили народу то на одном языке, то на другом: «Вы — бессильный и слабый народ, мы — ваши опекуны». Народ без колебаний бросался в бой, и из каждого боя выходил, еле переводя дыхание. Лидеры же в итоге занимали пассивную позицию под лозунгом иронического терпения. На сцене не оказалось никого, кроме вафдистов, с одной стороны, и деспотов-правителей, с другой. Народ же удовлетворился позицией наблюдателя, и шёпотом приободрял своих мужчин, однако не протягивал им руку помощи.

Сердце Камаля не могло оставаться безучастным к жизни народа, и билось в унисон с их сердцами, несмотря на его ум, блуждающий в тумане сомнений. На остановке «Саад Заглул» он вышел из трамвая и присоединился к неорганизованной процессии, что направлялась к шатру, возведённому для торжеств поблизости от дома нации — дома Сааада. Через каждый десяток метров им навстречу попадалась группа солдат, лица которых говорили о жестокости и тупости, а во главе их был английский констебль. Около самого шатра Камаль встретился с беседовавшими друг с другом Абдуль Мунимом, Ахмадом и Ридваном, а также с ещё одним юношей, который был ему незнаком. Они подошли поприветствовать его и некоторое время оставались вместе. Уже примерно месяц, как Ридван и Абдуль Муним учились на юридическом факультете; Ахмад же только-только перешёл в последний класс средней школы. На улице они казались Камалю «мужчинами», в отличие от того, какими он видел их дома. Однако они были всего лишь его племянниками. До чего красив Ридван!.. Красивым был и его приятель, которого ему представили под именем Хилми Иззат. Да, прав был тот, кто заметил: «Рыбак рыбака видит издалека». Ахмад радовал его: от него всегда можно было ожидать какого-нибудь интересного замечания или поступка. А вот Абдуль Муним был похож на него, за исключением его невысокого роста и полноты. Поэтому он вполне мог бы любить его, если бы не глубокая вера и фанатизм племянника, которые он не одобрял!..

Камаль приблизился к огромному шатру и окинул взглядом многолюдную толпу, обрадованный таким огромным количеством народа. Он поглядел на помост, на который в скором времени должен был подняться «глас народа», и занял своё место. Его присутствие в подобном людском сборище высвобождало из глубин его души, погружённой в одиночество, новую личность, в которой с энтузиазмом пульсировала жизнь. Там, в застенках, пока его ум был запечатан, словно в бутылке, подавляемые душевные силы, жаждущие жизни, переполненные эмоциями и чувствами, толкали его к борьбе и надежде. В таких случаях жизнь его обновлялась, возрождались инстинкты, а одиночество рассеивалось само собой. Он ощущал связь с людьми, принимал участие в их жизни, объемля их надежды и боль. По своей природе он был не в состоянии принять такую жизнь навсегда, однако она была иногда нужна ему для того, чтобы не отрываться от размеренной повседневной людской жизни. Ему нужно отложить проблемы материи и духа, природы и метафизики и сосредоточить своё внимание на том, что любят эти люди, и на том, что они ненавидят. На Конституции… На экономическом кризисе… На политической ситуации… На проблеме национализма. Поэтому