Каирская трилогия - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он резко встряхнул головой, как будто отгоняя от себя эти фантазии, и до ушей его донеслись крики, что приближались с площади Исмаилийя. Камаль понял, что демонстранты добрались до улицы Каср аль-Айни, и воинственные чувства, поселившиеся у него в груди, призвали его остановиться. Возможно, он даже примет участие сейчас, как в дни демонстрации тринадцатого ноября. «Слишком долго народ терпеливо сносил все эти удары: сегодня это Тауфик Насим, вчера — Исмаил Сидки, а позавчера — Мухаммад Махмуд. Эта зловещая цепь тиранов тянулась ещё с доисторических времён. Каждый сукин сын был обольщён собственной мощью и утверждал, что он наш избранный опекун, а народ бессилен».
Но не надо так спешить!.. Демонстрация яростно бушевала и бурлила. Но что это?!.. Камаль тревожно обернулся назад, услышав звук, потрясший его сердце. Внимательно прислушался, и тот же самый звук вновь донёсся до его ушей. Пули. Вдали он увидел демонстрантов, что в сумятице бросались кто куда. Несколько групп людей устремились к площади; другие же — на боковые улицы, и множество английских констеблей мчалось за ними верхом. Поднялись крики, смешавшиеся с гневными голосами и воплями, всё чаще сыпались пули. Сердце Камаля забилось, в волнении вопрошая о том, где были сейчас Абдуль Муним, Ахмад и Ридван, и наполнилось беспокойной яростью. Он обернулся направо, налево и заметил невдалеке кофейню на углу дома, и направился туда. Дверь её была практически закрыта, и едва он прошёл мимо неё, как тут же вспомнил лавку с пирожками-басбусой в квартале Хусейна, где он впервые услышал выстрелы. Столпотворение распространилось повсюду. Пули сыпались в каком-то ужасающем изобилии, затем чуть реже. Доносился звук разбитого стекла и ржание лошадей. Рёв усилился, что указывало на то, что бушующие толпы мечутся с места на место с молниеносной скоростью.
Пожилой усатый человек вошёл и сказал, не дав никому спросить его об увиденном: «Пули констеблей градом сыпались на студентов. Один Аллах знает, сколько всего жертв». Затем он присел, с трудом переводя дыхание и снова дрожащим голосом заговорил: «Они вероломно предали невинных. Если бы их целью было сломить демонстрацию, они бы стреляли в воздух со своих позиций, издали. Но они сопровождали демонстрантов с расчётливым спокойствием и затем расположились на перекрёстках. Внезапно обнажили револьверы и принялись стрелять без всякой жалости. Молодые люди пали, барахтаясь в собственной крови. Англичане, конечно, звери, но египетские солдаты звери не меньше их. Это была преднамеренная резня, о Боже!»
С другого конца кофейни кто-то сказал: «Сердце подсказывало мне, что сегодняшний день не закончится мирно». Другой ответил: «Эти дни вестники зла. С тех пор, как Хор заявил о своей декларации, люди в ожидании серьёзных перемен. Это только одна битва, но за ней последуют и другие, смею вас заверить!»
— Студенты всегда оказываются жертвами. Самые дорогие сына нации. Увы!
— Но выстрелы затихли. Не так ли?! Прислушайтесь!
— Основная демонстрация перед домом наций. Там ещё долго будет продолжаться стрельба!..
Но на площади воцарилась тишина. Время тянулось тягостно, в атмосфере напряжённого ожидания. Приближались сумерки. В кофейне даже зажглись лампы. Затем наступила полная тишина, как будто площади и окружающие её улицы вымерли. Обе створки двери кофейни открылись и показалась площадь, на которой не было ни прохожих, ни транспорта. Появилась колонна полицейских на лошадях и в стальных шлемах, которые окружили площадь вслед за своими английскими командирами.
Камаль продолжал задаваться вопросом о судьбе своих племянников. Когда на площади вновь оживилось движение, он спешно покинул кофейню, но не возвратился домой, не наведавшись прежде в Суккарийю и в Каср аш-Шаук, и убедившись, что Абдуль Муним, Ахмад и Ридван в безопасности.
Он был один в своей библиотеке, и сердце его было наполнено печалью, недовольством и гневом. Он не прочитал и не написал ни слова, ибо разум его блуждал где-то в районе дома наций, размышлял о Хоре и его декларации, о революционном выступлении Ан-Наххаса, националистических лозунгах, грохоте пуль и криках жертв, и обнаружил, что пытается вспомнить имя владельца той самой лавки, торговавшей пирожками-басбусой, в которой когда-то давно укрывался сам, однако память не выручила его!
5
Вид дома Мухаммада Иффата в квартале Гамалийя был привычным и любимым глазу Ахмада Абд Аль-Джавада: и эта массивная деревянная дверь, что снаружи выглядела так, как будто вела в древний караван-сарай, и тот высокий забор, скрывавший за собой всё, кроме верхушек деревьев. А этот тенистый сад с шелковицами и смоковницами, засаженный кустиками хны, арабского и индийского жасмина, лимонными деревцами, был просто удивительным. Изумляли также и прудик с водой, расположенный посередине, и деревянная веранда, что тянулась вдоль всего сада.
Мухаммад Иффат стоял на ступенях веранды и ждал гостя, завернувшись в домашнюю шерстяную накидку. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар уже сидели на стульях рядом друг с другом.
Ахмад Абд Аль Джавад поприветствовал друзей и последовал за Мухаммадом Иффатом к дивану в центре веранды, где они оба и уселись. Их полнота постепенно сошла на нет, за исключением разве что Мухаммада Иффата, тело которого казалось дряблым, а лицо сильно покрасневшим. Али Абдуррахим облысел; другие же поседели. Лица друзей покрылись морщинами. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар выглядели даже старше своих лет. Краснота лица Мухаммада Иффата была вызвана застоем крови. Внешность же Ахмада Абд Аль-Джавада, несмотря на худобу и седину, оставалась привлекательной. Он очень любил эти их собрания, как и сад, что возвышался над стеной ограды, выходившей на Гамалийю. Он откинул голову немного назад, как будто для того, чтобы напитать свой крупный нос ароматами жасмина и хны. Он иногда закрывал глаза, чтобы послушать щебет птиц, порхавших над ветвями тута и смоковниц. Но тем не менее, самое благородное чувство, что проникло в его сердце в тот момент — чувство братства и
