Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

не было ничего удивительного, что накануне ночью, которую он провёл в созерцании тщетности существования, он выкрикивал: «Вафд — кредо нации». Интеллект лишает своего обладателя душевного спокойствия. Интеллектуал любит истину, обожает добродетель, стремится к толерантности, запутывается в сомнениях и страдает от постоянной борьбы с инстинктами и переживаниями. Утомлённому нужен хотя бы час, чтобы укрыться в объятиях общества, обновить свою кровь и призвать на помощь жар молодости. В библиотеке у него было не так уж много выдающихся друзей, вроде Дарвина, Бергсона и Рассела. А в этом шатре их были тысячи, хотя они и выглядели так, как будто безумцы. Но в их обществе воплощались благородные сознательные инстинкты. В конце концов, именно такие как они создавали события и творили историю. В политической жизни он любил их и ненавидел, был доволен ими и раздражён. Но всё, на его взгляд, не имело никакого значения. Всякий раз, как он сталкивался в своей жизни с этим противоречием, его сотрясала тревога. Но ведь в жизни всегда есть место противоречиям, а следовательно, и тревоге. Поэтому его сердце так неистово стремилось достичь гармоничного единства, в котором были бы и счастье, и совершенство. Вот только где это единство?! Он чувствовал, что интеллектуальная жизнь была для него просто неизбежна, покуда он наделён деятельным умом. Но всё это не мешало ему обращать взор на другую жизнь, к которой его подталкивали все подавляемые не находящие выхода силы. Такая жизнь была его спасительной скалой. Наверное поэтому всё это скопление людей и казалось ему таким прекрасным. По мере того, как толпа людей росла, она выглядела величественнее. Сердце его ожидало появления лидеров с тем же пылом и энтузиазмом, что и у остальных.

Абдуль Муним и Ахмад сидели на соседних сиденьях, а Ридван и его друг, Хилми Иззат, бродили взад-вперёд по проходу шатра, либо останавливались у входа и перекидывались парой фраз с организаторами празднества: оба юноши обладали влиянием! Шёпот людей нарастал и наконец превратился в общий гул. Из дальних углов, которые занимали молодые люди, поднялся шум, перемежаемый криками. Затем снаружи донёсся громкий вопль, и головы присутствующих повернулись и поглядели на вход с задней стороны шатра. Затем все как один поднялись с оглушительным криком. На помосте показался Мустафа Ан-Наххас[76], который поприветствовал тысячи людей яркой улыбкой и своими сильными руками. Камаль глядел на него, и время от времени в его глазах исчезало недоверие. Он спрашивал себя, как он мог поверить в этого человека, после того, как перестал верить вообще во всё?.. Потому ли, что он был символом независимости и демократии?! В любом случае, тёплые отношения между лидером и народом были явно заметны и достойны внимания. Без сомнения, это была серьёзная сила, которой принадлежала историческая роль в построении египетского национализма. Атмосфера была переполнена воодушевлением и пылом. Организаторы торжества утомились, пытаясь водворить тишину в разных концах, чтобы люди могли услышать чтеца Корана, который нараспев повторял айат «О Пророк! Вдохновляй верующих на сражение». Люди ожидали этого призыва, после которого раздались крики и аплодисменты, так что даже несколько человек из тех, что придерживались строгих взглядов, запротестовали и призвали соблюдать тишину и проявить уважение к Книге Аллаха. Их слова вызвали в памяти у Камали старые воспоминания о том дне, когда он сам считался одним из таких вот педантов. На губах его появилась улыбка; он мгновенно вспомнил о собственном особом мире, полном противоречий, который из-за их постоянных столкновений между собой казался опустевшим.

Лидер встал и принялся выступать с речью. Он говорил звонким голосом, ясно и доходчиво в течение двух часов. Затем закончил выступление открытым призывом к насилию и революции.

Воодушевление народа достигло своего апогея: они встали на стулья и заорали в приступе безумного энтузиазма. Камаль кричал с тем же пылким воодушевлением, что и остальные. Он просто-напросто забыл о том, что он учитель, от которого требуется сохранять выдержку и достоинство. Ему представилось, что он вернулся в те далёкие славные дни революции, о которых когда-то слышал, но так и не поучаствовал.

«Тогда выступали с такими же сильными речами?.. И люди встречали их с подобным энтузиазмом?.. Смерть поэтому казалась чем-то несущественным?.. На одном из таких собраний, несомненно, присутствовал и Фахми, а затем ринулся на смерть, к бессмертию или к уничтожению?!.. Может ли человек, который, как и он, сомневается во всём, стать мучеником?.. Наверное, патриотизм — как и любовь, — одна из таких сил, которым мы подчиняемся, даже не веря в них!»

Порыв энтузиазма был огромным, крики бурными и угрожающими. Стулья дрожали под теми, кто сидел на них. Каким же будет следующий шаг? Прежде чем кто-либо понял, что происходит, как толпа направилась к выходу. Камаль покинул своё место и кинул взгляд вокруг себя в поисках молодых племянников, но не нашёл от них и следа. Он вышел из шатра из боковой двери и быстрыми шагами пошёл в направлении улицы Каср аль-Айни, чтобы добраться туда прежде остальных. По дороге он прошёл мимо дома наций — а всякий раз, как он проходил здесь — он приковывал к нему взгляд, переводя глаза с исторического балкона на двор, бывший свидетелем славных воспоминаний в жизни родины. Для него этот дом обладал почти магическим обаянием: вот там стоял Саад, а вот здесь — Фахми со своими приятелями. А на этой улице, по которой он сейчас шёл, просвистели пули, которые попали в их сердца и сделали их мучениками. Его народу постоянно требовалась революция, которая бы служила прививкой от этих страшных заболеваний. По правде говоря, тирания и была таким заболеванием, которое глубоко укоренилось в их стране.

Так участие Камаля в этом националистическом празднике было успешным для обновления собственной личности. В тот момент его волновало лишь одно: решительный, похожий на удар кулаком по столу ответ Египта на декларацию Хора. Он расправил своё тощее долговязое тело и поднял большую голову вверх, пока ноги несли его вперёд. Он оказался у стен Американского Университета, представляя себе великие и серьёзные дела. Даже учителю иногда необходимо со своими учениками подниматься на восстание. Он как-то хмуро улыбнулся этой мысли… Учителю с большой головой суждено преподавать основы английского языка — всего лишь основы, несмотря на то, что они открывали перед ним целый сонм тайн. Его тело на этой переполненной людьми земле занимает мизерное пространство, тогда как его фантазии кружат