Братья Райт. Люди, которые научили мир летать - Дэвид Маккаллоу

Построенный на холме над рекой Сарта, где первые поселения были основаны еще римлянами, он возвышался над густо застроенным кварталом средневековых домов, образующим старейшую часть города. У собора не было шпиля, а его особенностью были двойные контрфорсы. Кроме того, собор представлял собой редкую комбинацию римского и готического стилей, что лучше всего было видно внутри. Романской части было почти 900 лет (ее построили в XI веке), в то время как готическая датировалась XIV и XV веками, и именно она произвела на Уилбура самое сильное впечатление.

Он писал Кэтрин: «Высота арок, образующих проходы между нефами и хором, так велика, что человек, стоящий у наружной стены внешнего нефа, видит проход до самого верха хора и великолепные витражи». Посетитель оценивает не только легкость и красоту старинных окон, но видит игру света и цвета от окон на верхних пределах арок высотой 33 метра над входом в собор.

Уилбур не сообщил, ощущал ли он в тот момент какую-то связь между вдохновением, которое исходило от этого творения человеческого гения, и тем, что делал он. Но наверняка что-то подобное он чувствовал.

Явившись через несколько дней на воскресную службу, Уилбур столкнулся с тем, что единственная ее часть, которую он смог понять и в которой поучаствовал, был сбор пожертвований. Кэтрин он написал, что огромное здание «впечатляет все больше и больше как один прекраснейших образцов архитектуры, которые я видел».

Кроме того, он рассказал, что на площади перед собором открылся крестьянский рынок, и в довершение ко всему там же разбил свой шатер бродячий цирк.

Рассказывая об удобствах отеля, Уилбур особенно хвалил еду. Она была лучше, чем где-либо в Европе, – порции большие, а блюда не слишком вычурные. Например, обед состоял из нарезанных помидоров и огурцов, жареного языка с грибами, бараньих котлет с молодым картофелем, «какого-то пирога» и миндаля. Он говорил, что никогда не чувствовал себя так комфортно, находясь вдали от дома, видимо, давая тем самым понять, что такие заведения, как «Лё Мёрис», слишком роскошны для него. Ни один человек в «Дофине» не понимал по-английски, но все изо всех сил старались обслужить его как можно лучше.

Первая встреча с супом, заправленным макаронами в виде букв, подарила ему возможность сделать небольшую забавную зарисовку, которую должна была особенно оценить Кэтрин.

«Как-то вечером я был немного удивлен и обеспокоен, когда, сев обедать, вдруг обнаружил, что мой суп-лапша вдруг оказался супом с фигурами всевозможных форм и буквами. Сначала я даже испугался. При подробном изучении вопроса я понял, что тесто пропустили через формы, чтобы получились буквы и фигуры! Это напомнило мне „ящик для сломанных литер“ в типографии, и было еще смешнее из-за того, что в каждой ложке супа складывалось свое сочетание букв».

Тем временем ситуация на фабрике Болле не улучшалась. «Я должен делать всю работу сам, потому что у меня нет чертежей, чтобы показать людям, как соединяются разные детали, а на объяснения уходит слишком много времени.

«У меня тут есть рабочий, он не первоклассный механик, он не изобретателен и не инициативен, его словарный запас ограничен. Когда я говорю ему: „Передай мне отвертку“, он или стоит с глупым видом, или убегает, будто действительно понял, чего я хочу, и, лишь прождав впустую и сходив за отверткой, я понимаю, что он не понял значение слова „передать“.

Большая часть времени у меня уходит на то, чего я вообще не должен делать.

На сегодняшний момент я собрал основные плоскости [крыла] и протянул в нескольких местах новые тросы. Полозья на месте, двигатель смонтирован и отрегулирован, установлено пусковое магнето. Я еще должен установить трансмиссию и винты, но это недолго. Мне нужно также поставить передний и задний рули, доделать каркас и закончить с тросами».

Те, кто трудился рядом с ним на фабрике, удивлялись его тщательности, тому, что он сам делал нужные ему детали, даже какой-нибудь обычный крючок, и начинал или заканчивал работу, как и они, будто по сигналу фабричного гудка, словно он – один из них.

Вечером 4 июля около шести часов Уилбур, в нарушение своего обычного рабочего распорядка, все еще оставался на фабрике. Лишь Леон Болле составлял ему компанию. Закончив монтаж двигателя, Уилбур проверял его на скорость, стоя рядом с ним с закатанными рукавами. Неожиданно оторвался шланг радиатора, и струя кипящей воды обварила Уилбура. Основной удар приняло на себя обнаженное левое предплечье, но грудь также сильно ошпарило.

Болле осторожно опустил его на пол и побежал за помощью. «К счастью, в фабричной аптеке была пикриновая кислота, – сообщил он Харту Бергу, – поэтому меньше чем через минуту после происшествия ему наложили повязки из смоченных пикриновой кислотой бинтов».

Дело и так было плохо, но пресса, по своему обыкновению, представила происшествие в еще худшем свете, а Уилбур, как обычно, старался держаться так, будто все в порядке. Большую часть письма, написанного через три дня после этого, он посвятил рассказу о местном докторе с повадками коновала, который приходил обрабатывать ожоги. Как бы то ни было, Уилбур написал, что почти все зажило и боль ушла, хотя на самом деле прошел месяц, прежде чем он смог пользоваться левой рукой и прошел стресс, вызванный травмой.

Однако, несмотря ни на что, в первых числах августа он уже следил за «доведением до ума» машины, восстановленной из обломков. Этот самолет, конечно, отличался от аппарата, который они с Орвиллом построили дома. Уилбур ни разу не летал на нем. Испытания были очень рискованны даже при идеальных условиях. Помимо всего прочего его последний полет состоялся три месяца назад и закончился крушением.

Вечером 6 августа было уже почти совсем темно, когда Уилбур, Леон Болле и Харт Берг отвернули переднюю часть каркаса «Флайера», подложили под полозья колеса, подцепили всю конструкцию к величественному автомобилю Берга и повезли ее на ипподром Унодьер, расположенный в восьми километрах к югу от города. Здесь «Флайер» закатили в сарай. К удовольствию Уилбура, пресса осталась в полном неведении. Они не заметили ни одного следящего за ними репортера.

Чтобы охранять «Флайер», Уилбур решил остаться ночевать в том же сарае и провел в нем и последующие ночи. Сарай очень напоминал построенный братьями в Китти Хок, отличаясь лишь наличием уборной и шланга для мытья на улице. Кроме того, в ресторанчике неподалеку готовили «очень хорошую еду», а на ферме в 100 метрах от сарая Уилбур брал молоко и наслаждался визитами мальчика пяти или шести лет от роду, который немного говорил по-английски и имел вид «честного малого».

Ни его левая рука, ни «Флайер» не внушали ему доверия, а если бы первый демонстрационный полет закончился плохо, это стало бы серьезной неудачей.

Прибывшие репортеры постепенно становились все более нетерпеливыми и, по мнению Уилбура, все более надоедливыми. Корреспондент лондонской «Дейли мейл» Джозеф Брэндрет писал: «Из-за его отношения к нам мы называли его "упрямым ослом", "чудаковатым", "угрюмым", потому что у этого "сфинкса" невозможно было узнать, что и когда он намерен делать».

«Я не просил вас сюда приезжать, – говорил газетчикам Уилбур. – Я начну, когда буду готов. Нет, я не стараюсь вводить вас в заблуждение, но если вас здесь не будет, то я не собираюсь вас дожидаться».

Когда раздражение репортеров достигало предела, из ангара появлялся Берг и рассказывал им остроумный анекдот, что почти всегда поднимало всем настроение.

Болле также охотно беседовал с репортерами об Уилбуре и его странностях. Он рассказал, как тот не подпускает никого к своей машине, не разрешая потрогать даже кусок троса. Он не дает механикам заливать горючее в двигатель, поскольку уверен, что «они сделают все не так». Те в ответ придумали ему прозвище Старая масленка.

Каким-то образом репортеру из «Дейли мейл» Брэндрету удалось подсмотреть, как живет американский чудак:

«Его комната расположена в углу ангара. Она представляет собой низкий упаковочный ящик, у которого снят верх. На краях ящика установлена узкая низенькая кровать. К стенке ящика гвоздями прибит кусок зеркала, рядом с ним – рукомойник. Это наряду с крошечным шкафчиком, бензиновой плиткой (он сам готовит себе завтрак) и складным стулом составляет все убранство комнаты. Он моется из шланга, прикрепленного к резервуару в 60 футах [18 метров] от ангара. Фактически он спит под крыльями своего аэроплана. Рано утром он начинает работать, насвистывая что-то».

Суббота 8 августа – восьмой день восьмого месяца восьмого года нового столетия – оказалась самым прекрасным днем, на какой только можно было надеяться. На бездонном голубом небе не было ни облачка. Северо-восточный бриз дул немного слабее, чем хотелось бы Уилбуру, но он задумал лететь.