Уроки любви - Людмила Бояджиева

Закрыв лицо руками, гость долго молчал. Эжени успела отметить, что все движения гибкого, стройного тела необычайно пластичны и выразительны, выдавая отличную тренировку. Наконец, он поднял на нее блестящий, влажный взгляд:

— Я буду ждать. — В темных глазах Иордана горел опасный огонь испепеляющей его страсти. Он любил и умел увлекать женщин — это было несомненно. Но что-то еще, тайное, темное, мерцало в глубине странных, близко посаженных к тонкой переносице глаз.

«Он слишком увлечен своей целью и пытается атаковать сразу в нескольких направлениях. Придется подыграть, слегка притормозив события. Но прежде понять, что же он знает обо мне и что ему надо». — Размышляла Эжени, проводив гостя.

Не добившись от насмешливой дамы решительно никаких обещаний, Иордан усилием воли спрятал обуреваемую его страсть под маской скорби и оскорбленного достоинства. «Теперь он выберет другую тактику и, возможно, перейдет к открытому нападению», — решила растерявшаяся Эжени. Она боялась упустить этого человека, столь похожего на Альберта, но играть с ним втемную было слишком опасно.

Неожиданная идея озарила Эжени. На следующий день она мчалась на встречу к Хельмуту.

Она вышла из поезда на маленькой станции между Памплоной и Туделой и сразу увидела спешащего к ней светловолосого мужчину. Он хотел было обнять Эжени, но растерялся, увидев выражение ее лица. Огонек радости тут же погас, руки неловко опустились.

— Я ошибся, прости. Думал, что ты позвала меня, чтобы согласиться на мое предложение. Тупой, самодовольный болван. Но все равно это тебе. — Он вытащил из внутреннего кармана длинного бежевого плаща бутон белой розы.

— У меня серьезный деловой разговор, Хельмут. Спасибо за цветок — он очень нежный. — Эжени опустила глаза, борясь с искушением броситься на шею этого столь волнующего ее мужчины.

— Посидим в «опеле»? Там тепло и сухо. А главное, никто не таращит глаз на мою спутницу. Ты чересчур приманчива, Алуэтт. Даже мальчишки-попрошайки и рабочие, таскающие шпалы, пожирают тебя взглядом.

— Странно. Я старалась быть незаметной. — Сев в машину, Эжени подняла синюю вуалетку. Для встречи она выбрала густой цвет морской синевы — узкая шерстяная юбка, пушистый жакет, шляпа, маленькая сумочка, — респектабельная дама, желающая сохранить инкогнито.

— Что-то произошло? — Заехав в тихий переулок, Хельмут остановился у тротуара.

— В моей жизни появился мужчина. Очень загадочный и слишком энергичный. Хочет как раз того, что неприемлемо для тебя, — стать моим любовником и хозяином. Уверяет, что холост и состоит в некой славянской организации сопротивления. Принимает меня за русскую, враждебно относящуюся к немцам. Называет себя Иорданом Черне.

— Он славянин?

— Не знаю. Говорит, что серб из Сараево, тайно сражающийся с Германией. Может, мне стать двойным агентом?

Хельмут вздохнул и тоскливо посмотрел в окно. Толстая старуха мела возле дома сухую листву огромной метлой, одновременно бранясь с девочкой, шлепающей босиком по холодным лужам.

Эжени показалось вдруг странным, что где-то в Испании тихонечко хнычет и теребит растрепанную куклу озябшая и, наверно, голодная пятилетняя девочка. Такая же, как одесская Настя, давным-давно игравшая бумажными корабликами в луже у шорной лавки…

— Вот что, Эжени. Твоя информация об этом господине может быть весьма полезной для нас. Но, пожалуйста, не рискуй. Попытайся притормозить домогательства этого типа. Я пришлю человека, чтобы сделать его фотографию, и хорошенько все проверю… В любом случае, не стоит ему доверять. Уж слишком он навязчив и откровенен. Наверняка неспроста он выбрал тебя и затеял какую-то непонятную мне игру.

Хельмут отвел глаза. Ему нестерпимо хотелось коснуться колена Эжени, обтянутого шерстяной юбкой, или сжать пальцы, теребящие белую розу. Ему хотелось рассказать ей о нежности и боли, вспыхивающих всякий раз, когда он расставался с ней. И умолять остаться… Но вместо этого он строго глянул в ее встревоженное лицо и тихо попросил:

— Постарайся быть серьезной, девочка.

— Мне это так трудно. — Поморщилась Эжени, изображая легкомысленную прелестницу.

Как тяжело было ей покидать обманувшегося в своих ожиданиях Хельмута. Почему-то ее вовсе не мучила мысль о том, что, являясь двойным агентом, она предает фон Кленвера ежеминутно и, возможно, навлекает на него серьезные неприятности. Шпионские игры казались Эжени абстрактными мужскими забавами. Она спокойно отправила Шарлю сообщение с именем немецкого разведчика, вошедшего в доверие к французам. Его она случайно услышала от Хельмута, но даже не подумала, что здорово навредила ему. Другое дело — чувства. Эжени отвергала любовь Хельмута, не имея права отказываться от работы в германской разведке, и это угнетало ее больше всего.

С Иорданом она встретилась на следующий день за обедом у Фанни. Это был совсем другой человек — в меру веселый, светский, дружески заигрывающий с мадам Алуэтт. Вчерашнего разговора в саду Эжени, казалось, вовсе не было.

— Я просто не узнаю нашего молчальника. Будто сто лет знаком с тобой. А то все строил из себя буку. — Значительно посмотрела на Эжени Фанни, когда Иордан вышел из-за стола. — Ну, ведь хорош? Чудо, как хорош!

— Думаю, он не бука, а опытный сердцеед. — С улыбкой кивнула Эжени в сторону курящего в шезлонге серба. — Но я все хорошенько проверю и доложу. Правда, что у него дом поблизости?

— Да?! Впервые слышу. Он, вроде, говорил, что чурается суеты, роскоши, и потому снимает номер в какой-то третьесортной гостинице на горе.

— Странно. Набережная святой Амелии, дом 18. Это ведь вон там, левее, за мысом? Что-то не замечала в тех краях района бедноты. Я приглашена сегодня на ужин. — Задумалась Эжени.

— Ого! — Всплеснула руками Фанни. Темпы поистине военные. Сокрушительная любовная атака!

— Не беспокойся, Фанни, я прекрасно догадываюсь, что означают такие предложения, и не собираюсь торопиться и сумею сдержать любой натиск…

…Все последующие дни мадам Алуэтт провела в обществе загадочного серба. Их видели в ресторанах, прогуливающимися по окрестностям и даже — танцующими на ярмарке в Бильбао.

На последнее воскресенье октября Эжени наметила праздничный обед на вилле «Фреске», сообщив по-секрету Фанни, что это день ее двадцатипятилетия. Все приглашенные явились с подарками и были потрясены устроенным Алуэтт торжеством. День выдался пасмурный, но светлый. Колонны террасы обвивали гирлянды цветов и пестрые ленты, с кустов и клумб поднимались ввысь стайки воздушных шаров.