Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

ВСЕ СМЕРТИ

Перевод П. Мальцевой

Всеми смертями я умер уже,И каждою смертью снова хочу умереть,Умереть каменной смертью в скале,Умереть глиняной смертью в песке,Смертью древесной во древе,Лиственной смертью в лепечущей летней листве,И бедной кровавой человеческой смертью.

Цветком хочу я опять родиться,Деревом и травой хочу я опять родиться,Оленем и рыбой, птицей и бабочкой.Из каждого образаВозводит моя тоскаСтупени к последней скорби,К скорби людской.

О трепетная тугая дуга,Тоска безумствующим кулакомХочет свести воединоОба полюса жизни!Неоднократно, снова и снова, все чащеТы гонишь меня от смерти к рожденью,К началу полного боли пути,Божественного пути.

МОТЫЛЕК

Перевод П. Мальцевой

Вот мотылек залетныйПляшет над лампой — мал,Хрупок, как дух бесплотный,Вспыхнул, сверкнул, пропал.

Так, повстречавшись с нами,Как мимолетный свет,Счастье взмахнет крылами,Вспыхнет, сверкнет — и нет.

ПЕЧАЛЬ

Перевод А. Ларина

Вчерашнюю кипень сметаетСегодняшний суховей.Цветок за цветком облетаетС древа печали моей.

Их ветром гонит, гонит,Как стаю белых мух.В молчанье отзвук тонет,И цепенеет слух.

На небе звезд не стало,В сердце любовь умерла.Даль черноту распластала,В мир пустота вошла.

Кто о приюте мечтаетВ годину бед и смертей?Медленно облетаетДрево печали моей.

ИОАХИМ РИНГЕЛЬНАЦ

Перевод Л. Гинзбурга

Иоахим Рингельнац (наст. имя — Ганс Бёттигер; 1883–1934). — Сатирик, куплетист, пародист, автор текстов для кабаре. Антибуржуазные, полные тематической и формальной новизны, стихи поэта («Стихи о спорте», 1920; «Куддель Даддельду», 1920 и 1923, и др.) были запрещены нацистами как образец «вырожденческого искусства». Переводится впервые.

АФИШНЫЕ ТУМБЫ

Афишные тумбы, возможно,В чем-то сродни маякам:Их дождь поливает безбожно,Ветер сечет по бокам.

Но как их пестро наряжают!И средь городской кутерьмыСулят они, ржут, угрожаютИ лгут еще хлеще, чем мы.

Приходит злодей спозаранкуИ варварски, как говорят,Срывает, поставив стремянку,Нарядный афишный наряд.

Затем с вдохновенной отвагойОн кисть и ведерко берет,Чтоб новою пестрой бумагойОклеить им зад и перёд.

Театр… Выставка… «Все для невесты…»Сигары… Убийство… Режим…Спорт… Церковь… Протезы…Протесты… Рисунки и подписи к ним.

Нет, я в облаках не витаю:Все важным я здесь нахожу,И все, что я здесь прочитаю,Я дома жене расскажу.

Стихов не постиг ее разум,Ей книги даются с трудом,Но, внемля этим рассказам,Она говорит мне: «Идем!»

Туда, где средь ливней шквальныхАфишные тумбы стоятИ много проблем весьма актуальныхДля любознательного современного человека в себе таят.

МАЛЕНЬКИЕ АКТЕРЫ

О никчемных, маленьких актерахС нежностью я думаю всегда,О жрецах искусства, для которыхНичего нет выше их труда.

Их, в программках набранных петитом,Да и не известных никому,Не терзает зависть к знаменитым.Сами не ответят почему.

Попранные грубым самомненьем,Театром лишь поглощены одним…Но зато с каким благоговеньемПо ночам девчонки внемлют им!

В старых временах они застряли,Их порывам крыльев не дано, —Только сберегли, не растерялиТо, что мы растратили давно.

Честность — это высшее искусство,Дар священный — быть самим собой.Пусть же вам за бескорыстность чувстваБудет щедро воздано судьбой!

РОБКОЕ СЛОВО

ЖилоРобкое слово…ОноБыло случайно обронено,В испуге тотчас под диванЗабилось,Где и забылось…

Потом было вот что:В субботу рано,При выколачиванье дивана,СловоБерте в левое ухоВлетело…(Левое было глухо.)

Но тут внезапный порыв ветеркаСлово вынес под облака,И словоПристроилось — прямо с лёта —В полупустой голове пилота.Затем,Очевидно, не выдержав качку,Упало вниз оно,На батрачку,

Обнимаемую батраком,При этом плакавшую тайком.СловоРесницы ей осушило,Как будто именно к ней спешило,Чтоб просветлело ее лицо…

Но тут литератор приметил словцо,Звучавшее искренне, хоть и тихо.Раздул, разодел, разукрасил лихоИ преподнес его, как на блюде:Нате, мол, ешьте, добрые люди!..

И жалкое, бедноеСлово,Дрожащее,Испорченное, будто ненастоящее,Пошло скитаться по белу свету,Пока не досталось оно поэту,Который бережно перенесЕгоВ свое царство волшебных грез…

Вдруг является пародист,Он был предприимчивый малый.Достал из портфеля бумажный лист.Словцо осмотрел: — Подойдет, пожалуй!.Смешал егоС дерьмом и ядом,С мелодийкой,Содранной у какой-то бездарности.И слово пошло колесить по эстрадам,Достигнув вершин популярности.

Теперь оно громко звучит «в народе»И все жеНе изменило своей природе,И в новом обличье, и в новой коже.Таится в самой его сердцевинеНечто никем не расслышанное,Так и не узнанное доныне,Робкое и возвышенное.

ЭРНСТ ШТАДЛЕР

Эрнст Штадлер (1883–1914). — Неоромантик («Прелюдии», 1905), затем экспрессионист. Название его главной книги — «Взлом» (1914) — стало лозунгом раннего экспрессионизма. В подчеркнуто урбанистической лирике поэта преобладают социальные мотивы. Убит на фронте первой мировой войны. Стихи Штадлера переводятся на русский язык с начала 20-х годов.

ИЗРЕЧЕНИЕ

Перевод И. Грицковой

В старинной книге я нашел слова одни —С тех пор они огнем мои буравят дни.И если мне на ум придет пороюСуть ложью подменять, а естество игрою,Лгать самому себе и тешиться обманом,Звать белым черное, прозрачное туманом,Нарочно отрицать все то, что не постиг,И называть своим, чего я не достиг,И если жизнь чурается меня,И ускользают прочь и свет, и краски дня,Мир станет чужд, охватит сердце жуть, —Я вспомню те слова: «Свою постигни суть!»

ВРЕМЯ ЗАКРЫТИЯ МАГАЗИНОВ

Перевод Л. Гинзбурга

Семь… Это время закрытия магазинов.Из полутемных подъездов, из узких ущелий дворов, из гигантскихпассажей и павильонов, прилавки покинув,Идут продавщицы домой. Почти незрячие, еще оглушенные —целый день в заточенье: духота, толкотня, шум, ор —Они выходят в летний дурманящий вечер, в его возбуждающий,чуть сладострастный, распахнутый настежь простор.И тогда, кажется, начинают звенеть веселей и светлеть мрачныетрамваи, изнемогшие от немыслимых перегрузок,И улицы до отказа наполнены смехом девушек, а тротуарырасцвечены бесчисленным множеством пестрых блузок…Клокочут улицы, пенятся, как пенится море, в котороеВрывается с молодым напором река, грохочущая, бурная,неуемная, скорая.Над безразличьем, над серостью, над похожестью однообразныхпрохожихТоржествует многоцветье, многообразье, многозвучьесудеб, друг с другом не схожих!И тают тяготы дня, и заботы сходят на нет, повинуяськипению ярому,Как если бы через несколько часов все опять не пошло быпо-старому!Если б не ждали этих нарядных девушек пригородныекварталы, закоулки, глухие задворки,Усталые родители с плачущими малышами, скудный ужин,сырые каморки,И короткий сон, — ах, что снилось, когда бы вы знали, вставатьне хотелось, так было сладко! —Все это ждет их… Вечер, как зверь, поджидающий жертву.И у этого зверя — мертвая хватка.Даже самых счастливых, что под руку с другом идут, чуть лине пританцовывая,Ожидает такое же одиночество, та же мерзость и серостьсвинцовая,И средь пестрой толпы — летний город словно пылаетгвоздиками —Страх пугает их страшными масками, мертвыми ликами,И, прижавшись плотнее к дружкам, руки они ищутспасающей,Словно старость пришла и нависла над ними незримо,как день угасающий.

ЛИОН ФЕЙХТВАНГЕР