Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища - Александр Сладков

– Пять коржиков, два варенца и молоко…

Им все это немедленно отгружают. Толпа затихает, благоговейно ожидая исчезновения «старшаков». Едва четверокурсники удаляются, драка возобновляется. Бодаются третий курс и второй. Отжимают друг друга от прилавка. Едва одному из военных удается удержать плацдарм, он выдыхает:

– Пять молока и пять коржиков!

– Петя, возьми и мне!

– Сколько?!

– Два молока и десять коржиков!

– «Минуса», вы охерели совсем!!

– Заткни рот свой!

– Чего??!!

И тут опять у прилавка столбняк, опять четвертый курс. Не торопясь:

– Бутылочку молочка мне…

Мастерская пауза.

– И коржик.

Обычно «минуса» стоят в очереди, ждут. Как коровы в загоне. Час, два, три, четыре… Бывает, не дождавшись, просто уходят. А иногда первокурсники идут на штурм. Афганцы, бывшие армейцы. И тогда водоворот тел вновь закручивается в плотный жгут. Кулаки мелькают, как молнии. Буфетчица плачет. Стол выдачи вместе с холодильниками двигается и двигается, пока не прижимает несчастную женщину к стене. Она просит пощады. И голос у нее как при встрече с бандитами в подворотне. Тихий и несчастный.

– Ребята, не надо…

Коммунисты, как всегда, непреклонны.

– Торгуй, сука!!!

Как-то наши командиры решили эти битвы в чипке прекратить. Вдоль прилавка, во всю стену, была приварена труба диаметром сантиметров двадцать. Железная. В первый же день ее до блеска отполировали. Телами. Началась борьба у борта, как у канадских хоккеистов. Удар. Бросок. Боби Халл, Фил Эспозито! Короче, что ни день, в чипке – три-четыре травмы, вывихи рук, переломы ребер. Но руководство КВАПУ не отступило. Параллельно трубе наварили стенку. Красивая вязь из листового железа. Розочки, цветочки… Коридор, в общем, организовали для очереди, вдоль прилавка, шириной в полметра. Вязь эту железную порвали, как фольгу. На следующий же день. В итоге оставили все как есть.

Два счастливца: Александр Дегтярников и Сергей Скарюкин. Дуют варенец и жуют коржики в курилке у нашей казармы

И вот сейчас я захожу в чип, засучивая рукава. К бою готов. О-па… В помещении пусто. У прилавка никого нет.

– Три коржика и бутылочку молока, пожалуйста.

– Нет товара.

– ???!!!

Буфетчица глядит на меня победно. Словно на маньяка, которого только что взяла милиция. Что, мол, съел? Да не съел, не съел. С утра ничего не съел… Настроение резко падает. Товара нет. И с этим фактором не повоюешь.

– А когда привезут?

– Часа через два.

Что ж. Не повезло. И такое бывает. Разворачиваюсь, иду в роту. Медитирую на ходу, стараясь убедить себя, что уже поел. Представляю, как у меня в животе булькает неуютный бигус. Фу, гадость. Но, как ни странно, помогает.

Опять над плацем кружат белые мухи. Опять в КВАПУ пришла зима. Тоска по родине. Окна казармы опять покрываются льдом. По ночам он подтаивает, а утром уборщики собирают набежавшую воду тряпкой в ведро.

Сегодня помывка в бане. Первая смена. Поднимают нас в пять утра. Мы вооружаемся мылом и полотенцами. Получаем исподнее у каптера Шураева. И становимся в строй. На улице темнота.

Баня наша отнюдь не Сандуны. Мы маршируем к одноэтажному зданию из белого силикатного кирпича. Крыльцо кособокое, с выщербленными ступенями. Тесный вход. Раздевалка – темно-серый бетонный пол. Потолки – низкий свод. Бугристые стены, выкрашенные темно-зелено-ядовитой краской. Вешалки.

Мы скидываем сапоги, и они гулко падают на бетон. Стягиваем с себя п/ш и почерневшую «белугу». Портянки и грязное белье сваливаем в кучу на пол. Шураев, кряхтя, увязывает свой урожай в большие тюки из простыней. Я, вместо того чтобы мыться, сажусь на холодную лавку, подсунув под худую задницу вафельное полотенце. Идти в душевую нет желания. Естественно, в нашей «бане Карбышева» нет никакой парной. Длинные низкие бетонные лежаки-столы. Пачки алюминиевых шаек с гнутыми краями. Вдоль кафельных белых стен гнутые трубки душей. Почти все без рассекателей. Жидкие струи еле теплой воды. Сейчас мне надо войти в помывочную с остальными. Но я раскачиваюсь на лавке, почти дремлю. Вспоминаю… В прошлое воскресенье я оказался в настоящей бане. Гражданской. Да… Ответственным тогда по роте стоял Мандрико. Настроение у него было просто отличное. Полвыходного прошло, и у нас пока ни одного залета. Взводный разгуливал по расположению, насвистывая какую-то строевую песню. Я устал бренчать на гитаре. Устал читать книжку. Устал валяться на койке. В голове созрела мысль, которой я тут же поделился со своим командиром:

– Товарищ лейтенант, разрешите сходить на Увал. В баню. Я быстро. За час уложусь!

Так все время делают старшие курсы. Офицеры их отпускают. Они как есть, прямо в п/ш, без всякой парадки, перепрыгивают забор у кочегарки и в баню. А она буквально через дорогу.

Мандрико не разделяет моего оптимизма. Смотрит секунд десять мне прямо в глаза. Потом реагирует:

– Сладков, псамое… Тебе разрешено увольнение?

– Я не в увольнение. Помыться. Туда-обратно!

– Увольнение разрешено?!

– Нет…

– Псамое, иди, вон, устав почитай.

Так. Хотел по-хорошему. Не получилось. Жду, когда взводный скрывается в канцелярии. Выхожу из казармы. Трусцой до границы. Легко, как Валерий Брумель, перемахиваю забор. И ах! Я уже в предбаннике. Запах березовых веничков и свежезаваренного чая с мятой и чабрецом! Сую в кассу какую-то мелочь, сдираю с себя военную шкуру и в чем мать родила запрыгиваю на поло́к. Ох ты… Сижу у печки, пока весь впитавшийся в меня уральский мороз не выходит сквозь поры. Штундер, Мандрико, наряды, крики сержантские – все где-то вдали. В другой жизни. Выскакиваю в помывочную, валюсь на топчан. Истекаю потом. Кааайф… Но вдруг…

– Сладков!!! Ты что здесь делаешь??!!

Черт, какого хрена? Лежу, тяну паузу. Веки натянуты на зрачки. Мол, вы обознались, я не курсант Сладков, я мистер Бонд. Я Фантомас, Олег Попов, Юрий Гагарин…

– Эй, курсант, подъем!!!

В замкнутом пространстве команда звучит неестественно гулко. Поднимаюсь. На меня из разных углов зала с испугом поглядывают увальские мужики. Уж не беглого ли каторжника поймали? Нет, товарищи, я всего лишь будущий офицер-политработник. А передо мной голый Плуг, он же Николай Иванович Ульянов, он же наш замполит. Собственной персоной. На плече его, как аксельбант, висит белая пластмассовая мочалка. В руке круглая наручная щетка. Мы такими щетками в детстве лошадей мыли, в Монино, на гарнизонной конюшне. Все. Попался я. Товарищ курсант, это залет.

– Ты как здесь оказался?

Мне надо как-то выкарабкиваться. Я вру без подготовки:

– Взводный, эээ… Мандрико… Он сегодня ответственный. Отпустил помыться на часик. Я уже все, убываю.