Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ухода начальников цэрики прикрыли глаза и принялись молиться. Тогда Чагдар бесшумно приблизился к кровати Дугэр-бейсе, вынул из торбы шкатулку и спрятал у себя под полой тулупа. По крайней мере у него под рукой есть два взведенных браунинга на шесть патронов каждый. Последнюю пулю пустит в себя. К смерти он был готов, но пыток боялся – боялся, что выдаст сведения, не справившись с болью.
Дугэр-бейсе и Нанзад-батор вернулись после полудня, пьяные и веселые. Чагдар ждал объяснений, но те не спешили, выпили по две чашки чая и легли подремать. Чагдар не находил себе места.
Но вот зашло солнце, женщины принесли в юрту свежесваренное мясо и наваристый шулюн, протрезвевшие начальники подкрепились, облизали пальцы и после того, как пустая посуда была убрана, кивнули Чагдару: садись рядом.
– Ну, калмык, продали мы тебя! – подхихикивая, прошептал Нанзад-батор.
Чагдар подскочил с кровати, но Дугэр-бейсе дернул его за полу.
– Сядь, – приказал. – Слушай. – Сделал знак сблизить головы и рассказал, как принял их Джа-лама.
Он лично наблюдал, пока телохранители обыскивали их при входе, а на подарки даже не взглянул и белый шарф-хадак на шею не надел. Дугэр-бейсе сразу почувствовал недоверие хозяина и быстро изменил заготовленную для Джа-ламы историю. Подтвердил, что привез из Урги обещанную грамоту, но сам взялся проделать столь длинный путь не ради этого. Заверил, что в душе он против власти красных, и у него есть план по свержению Сухэ-Батора, а в лице Джа-ламы ищет союзника, оттого приехал со своим давним соратником Нанзад-батором. С собой привезли они еще и калмыка, сочувствующего их делу и готового войти в заговор, жаждущего лицезреть великого ламу, получить высочайшее благословение и служить ему.
Услышав такое, Джа-лама повеселел, выслал всю охрану из комнаты и стал говорить, что давно мечтает о том же, и если займет место уполномоченного сайда[20] в Западной Монголии, то совершить переворот будет намного проще. А потом приказал накрыть стол, и они продолжали обсуждать план переворота уже за трапезой. Дугэр-бейсе выразил восхищение собранием оружия, висевшего на стенах, Джа-лама не преминул похвастаться своим арсеналом, который содержал в соседнем помещении. Арсенал был богатым и разнообразным – от берданок и секир до самовзводных наганов и карабинов. Следили за оружием всё те же четверо телохранителей, которых они видели при въезде.
Такую удачу Дугэр-бейсе и Нанзад-батор приписали вчерашнему колдовству Чагдара и попросили вечером совершить ритуал убийства Джа-ламы. Чагдар стал отказываться, уверяя, что для этого нужна какая-нибудь вещь, принадлежащая Джа-ламе, а таковой у них нет. И тут Нанзад-батор вытащил из-за пазухи очиненный карандаш, который стащил из приемной. Отступать было некуда.
Чагдар взял в руки карандаш, потер в руках, сделал круг над очагом, а потом отломил у карандаша очиненный кончик, приоткрыл дверь и выбросил грифель, а оставшийся карандаш сжег в очаге.
Ритуал укрепил веру монголов в грядущий успех. Чагдару было велено сочинить речь о его недовольстве советской властью вообще и службой у красных в частности. Это оказалось совсем нетрудно: сожженный хурул, зарубленная на его глазах мать, посеченный калмыцкий полк, сдавшийся в Новороссийске…
На следующее утро их позвали к Джа-ламе сразу, как его воины уехали из крепости: то ли караван грабить, то ли упражняться.
День был ясный, солнечный, морозный. Впереди, согласно старшинству, шел Дугэр-бейсе, за ним Нанзад-батор. Чагдар – третьим, нес в руках шкатулку. Сзади шли двое телохранителей Джа-ламы, их огромные тени нависали над Чагдаром. Он почувствовал, как шкатулка в его руках начинает мелко подрагивать, и прижал локти к бокам.
Поднялись на крыльцо. Поперек входа лежала большая рыжая собака. Завидев незнакомцев, она поднялась и зарычала, шерсть на холке встала дыбом.
– Пропусти, Хурдан! – приказал один из телохранителей.
Собака повиновалась, отошла вбок, но скалить зубы и ворчать не перестала. Она явно чувствовала угрозу, исходившую от пришельцев, и не сводила глаз с Чагдара. Рыжая собака, по поверьям монголов, способна отвести беду, и Чагдар заметил, как напряглись его спутники. Телохранитель жестом пригласил гостей внутрь. Собака вошла следом.
Приемная Джа-ламы впечатляла. На полу лежали узорчатые сине-белые ковры: лотосы, персики, горы, драконы – кощунственным казалось наступать на них. Напротив входа стояло большое резное кресло с приступочкой для ног. На удалении от него были расставлены складные кожаные стулья для гостей, значительно более низкие, чем хозяйское кресло. Вдоль стен выстроились в ряд сундуки разных размеров и окрасок. Большие застекленные окна, выходившие на восток и запад, давали вдоволь света, и солнце многократно отражалось в развешанных в простенках отполированных мечах, саблях, палашах, тесаках и топориках самых причудливых форм. К своей радости, Чагдар увидел оголенную казачью шашку, висевшую между окнами, – высоковато, но, если вскочить на сундук, легко сдернуть с гвоздя.
Дугэр, Нанзад и Чагдар остановились у самой двери, тесня друг друга, не наступая без приглашения на ковер. Собака прошла меж их ног, обнюхала каждого и легла посреди комнаты, мордой к пришельцам. Чагдару вдруг почудилось, что это Джа-лама, которому молва приписывает магические способности, обратился в собаку.
Гости молчали, переминаясь с ноги на ногу. Телохранители, закрыв изнутри дверь, застыли, подперев спинами косяки слева и справа. Чагдар подумал, как жалко выглядят они в глазах собаки: пятерка людей, сбившихся в кучку в просторной и пустой зале.
Дверь, которой не было заметно за вышитым полотном, отворилась внезапно и бесшумно. Из-за кресла появился хозяин города. Властность – вот первое, что отметил Чагдар. Синий шелковый халат с волнистым краем, отороченный меховой каймою, запахивающийся не сбоку, как у монголов, а спереди, отливал радугой под солнечными лучами, падавшими из окон. Украшенные золотой тесьмой ниже локтя рукава увеличивали толщину рук. Узорчатый парчовый пояс напоминал патронташ. Под мышкой прилажена кобура с пистолетом, на поясе в искусно инкрустированном чехле – нож. На голове Джа-ламы красовалась монгольская шапка с конусом, увенчанная золотым очиром – символом верховной власти.
Чагдар не мог смотреть Джа-ламе прямо в лицо – это было бы верхом наглости и попрания обычаев, и потому склонил голову и лишь на мгновение поднял глаза. Лицо Джа-ламы показалось ему грубо вылепленным, солнечный луч высвечивал перебитый нос – этого не было видно на фотографиях. Чагдар зацепился за этот изъян как за спасительную соломинку: значит, перед Чагдаром – обычный человек, такой же смертный, как все, и, если кто-то сумел перебить ему нос, он, Чагдар, сможет перерубить
