Тайные истории Пушкинских гор - Наталья Гарбер

Дома Нюта была «прорабом», и муж ее слушался, уважая бабье царство. Чинил, покупал, достраивал, возился в саду, а в свободное время читал фантастику и делал самодельные обложки для истрепавшихся книг, подписывая от руки белые наклейки на корешках. Половина библиотеки у Нюты с этими наклейками.

С умным мужем всегда было о чем поговорить, и после его смерти Нюта тоскует по разумному собеседнику. Хоть бы дети, что ли, развлекли. Но на предложение привезти Олесиных детей в коттедж на лето Машка отвечает – мам, ты их первым же поездом назад отправишь, сил не станет терпеть.

Да и не интересно молодым поколениям тут – Пушкин из школьной программы, поселок на пять тысяч человек, из которого молодежь уезжает, лес с черникой да поле с земляникой. Чего им смотреть на все это, когда в мире есть компьютеры и Турция?

Нюте самой тоже ее жизнь не кажется интересной. Она читает мои предыдущие новеллки. Смеется на мою ойкающую при включении электричества технику, недоверчиво спрашивает, правда ли Мишка отвечает мне по-человечьи, согласно качает головой про орущих котов, интересуется, что такое клаустрофобия. А потом говорит: читается легко, славно, но это городским диво, я теперь так каждый день живу, чего мне это читать?

О, как я это знаю! То, что под ногами – Пушкинские горы и поля, три знаменитых поместья с намозолившими глаза открыточными видами, летучие строки гения под стеклом и портреты барышень восемнадцатого века на стенках комнат – все это не диво и не ново. Глаз замылен борьбой с ЖКХ и Людками всех сортов, обихаживанием квартиры и коттеджа, походами в магазины и телевизором.

С интересом Нюта смотрит сериал «Великолепный век»: опереточные короли и принцы с лицами и манерами, в которых я читаю полное отсутствие культурного отбора, мелодраматические костюмированные разговоры в аляповатых картонных выгородках или давно ставших музеями замках. Нюта вздыхает: вот это жизнь!

Так устроен человек – ему кажется, что самое интересное за горами. Там любовь, красота, истина и настоящая жизнь. А тут что? Могила мужа за сорок пять тысяч – слава Богу, что все под ключ, и участок светлый, веселый – на горке под соснами. Но Нюта знает здесь больше умерших людей, чем живых, приходящих к их надгробьям, и это не так уж весело. Что еще? Коттедж на покатом участке – здесь все участки покатые, потому что стоят на горах, потому и называется место – Пушкинские горы. Из дома открывается вид на долины, куда Нюта не успевает смотреть – работы много, а силы уже не те. Рожь в полтора моих роста колышется на месте грядок прошлогодней картошки, потому что земля должна отдохнуть. Для меня ее шелест – музыка, для Нюты – рутина.

В углу участка неизменный зеленый сортир: «Не пугайся, он пищит», – говорит Нюта. «О, Боже, а там-то что пищит!?» – спрашиваю я, утомленная битвой с ночным будильником соседа. Там пикает электронный вибратор для отпугивания кротов. Вот повезло ребятам, говорю я, но Нюта хохочет – нет, это такие вибрации, которых они не любят. Видимо, это Людкины вибрации, которых не выдерживают даже шахтеры, не то, что кроты. И даже качели, которые ради меня Нюта освобождает от целлофана, как мумию из савана, для нее – обуза, а для меня – место, где я пишу эту новеллу. А Нюта меж тем спит в это время в доме, под телевизором с очередным «мылом».

А мне интересно здесь.

Интересно, как тридцать лет путешествуя по всему миру, умный украинский Одиссей по имени Олександр Николаевич так этого мира за своими приборами и не увидел, и все искал его в фантастических романах с самодельными переплетами. Интересно, почему, пережив перестроечные кризисы и сотни экстремальных экспедиций, он смертельно заболел после естественной смерти старой собаки. Интересно, почему не стал лечиться по совету жены и шесть лет копался в саду, отвлекая себя от съедающей изнутри болезни.

Интересно, почему перестают рожать своих младенцев с таким трудом и тщанием выращенные Нютой и им дети. Интересно, как российский бизнес, турецкие пляжи и компьютерные игры умудрились затмить для них и взращиваемого ими следующего поколения «солнце русской поэзии» Александра Сергеевича Пушкина.

Интересен простодушный соседский дворовый пес с неподходящей кличкой Кинг и подбитой задней лапой. Нюта зовет его Дружок, он охотно откликается, ест из рук и путешествует с ней на кладбище раз в неделю. Интересно ехать к Нюте через это самое кладбище и, вырулив из черничного леса в земляничные поля, смотреть, как ветер играет цветами постоянно меняющегося разнотравья, отмечая ход вселенского времени, которое теперь, надеюсь, видит с высоты своей бессмертной души Одиссей Олександр Николаевич.

– Ты его любила? – спрашиваю я Нюту.

– Ну, как, – тянет она. – Выбора особого не было, а этот нравился и предлагал.

Когда он умирал, сухой и хрупкий, в свои последние дни, она забрала его из больницы и кормила супчиком с ложки, придерживая как ребенка, чтоб спинку держал. Когда она это рассказывает, то смотрит на меня глазами вечности и не плачет. И я не плачу снаружи, чтобы не потревожить ветер с полей, которым его душа откликается на этот рассказ.

– Как думаешь, где он сейчас? – спрашивает она меня.

– Вон там. Я точно знаю – там.

Я показываю в испещренное облаками небо над пушкиногорскими полями, откуда легкая душа Олександра Николаевича наконец с интересом и радостью озирает прекрасный мир, как Одиссей, вернувшийся из странствий домой. Я точно знаю – он там.

Теперь-то он уже точно знает, что самое интересное для него не за горами, а прямо тут. В Пушкинских горах. Аминь.

Колокольчики Земли

Из компьютера моего звенят дивные колокольчики с французского сайта, а по Скайпу звонит подруга Ольга из Москвы и плачет. У нее умирает собака, лейкоз. Тот же лейкоз, что у Олександра Николаевича, только собачий. И у собак это бывает, спрашиваю я. Да, говорит Ольга, собаки болеют всеми нашими болезнями, и еще своими. Вчера Ольга повела старого пса к ветеринару с легким гастритом, а вышла с диагнозом «неделя до финала». Ветеринар сказал, что болей нет, и если б не гастрит, Оля бы просто утром не добудилась пса через неделю, даже не заметив рака – и все.

Но Ольга не просто внимательная хозяйка старого пса. Она – врач от Бога, иммунолог. Натуропатией и медициной Оля вытаскивает полумертвых астматиков из кризов, и они у нее через три дня своими ногами ходят, а через месяц их можно в космос запускать.

Ольга пришла ко мне в Москве поучиться на литературную студию три года назад и, выяснив по случаю, что я астматик в неидеальной ремиссии, отказавшийся от медицины семнадцать лет назад, предложила сделать для меня свое чудо. Я сказала привычное «нет» – медицина отказалась от меня в двадцать пять лет. Я тогда прошла через ад с помощью волевой ликвидации дыхания по Бутейко, и с тех пор жила даже без медицинского полиса, потому что противобронхиальные травки в аптеках продают и так, а все остальное – воля, диета, труд, минимизация стресса и ингалятор для форс-мажоров.

На писательском семинаре первые полгода Ольга писала мне медицинские рецепты вместо долгожданной прозы, но почему-то не бросала ходить. А потом я случайно (Бог подсказал?) предложила прямо на семинаре написать историю на тему «отпускание». Тут у Ольги вдруг случился кризис, и я два часа работала психологической реанимацией, разбирая историю о том, как несколько лет назад ее матери поставили онкодиагноз, Ольга восстала как дочь и врач, и силой своего медицинского гения рак победила. После чего мать стальной хваткой охватил прогрессирующий Альцгеймер, и теперь Ольга, периодически сменяя выдыхающихся от нагрузок сиделок, тянет то странное существо не от мира сего, в которое превратилась мать. И все эти годы мучительно раздумывает о границах допустимого врачебного вмешательства в Божий промысел.

После того двухчасового психотерапевтического сеанса я стала Ольге доверять и разрешила себя вылечить. За первые полгода я стала выдерживать все аллергены, которые раньше были моими основными ограничителями, и стала так стрессоустойчива, что сама себе удивилась. Решив, что все отлично, я бросила лекарства.

Но литстудия продолжалась, и Ольга на ней уже писала такую дивную повесть про врача, что я стала называть ее «доктор Чехов». Выяснив, что я бросила лечиться, иммунолог сказала: ну вот, все так делают. Полегчало, лечение прекратили, а на стабильный уровень не вышли, и как только новый стресс, снова бегут ко мне – спасайте.

Выяснилось, что хроники боятся выздоравливать и выходить обратно в мир, который когда-то страшным стрессом загнал их в болезнь, где жить плохо, но по-своему безопасно, особенно когда есть гениальная Оля. И больные бросают программу лечения вскоре после ухода симптома. А надо еще вывести организм на правильные и стабильные показатели, а потом потихоньку снимать препараты – и тогда уже все, полное здоровье. И что ж я, такая волевая и боевая единица, да еще и по совместительству практикующий психолог с полным пониманием происходящего – от Ольги требую самоотдачи в писательстве, а не могу толком самоотдаться в собственном оздоровлении?