Тайные истории Пушкинских гор - Наталья Гарбер

Зимой толстуха уехала в Мурманск продавать тамошнюю квартиру, отключила телефон и в Пушкинские горы не вернулась. Соседи мне сказали, что она сильно болеет и, видимо, не вернется сюда уже, не сможет. И вышло, что крепкая пенсионерка-командирша с суровой северной закваской, на поколение моложе моей еле ходившей старушки-болтушки Арины Родионовны, именно ею к этой жизни и крепилась. И когда крепление это ушло в небеса, компаньонка решила последовать за ней.

Авось там тоже надо ухаживать, ругать за забывчивость и следить, чтобы все было как надо. И если есть там у них какое-то хозяйство, я уверена, крепкая пенсионерка с рюкзаком и ЖЭКовским опытом справно за ним приглядит.

А тут, на Земле, нужно найти какой-то существенный смысл, чтобы удерживать дух в хрупком теле. Для Арины Родионовны этим смыслом была любовь к людям, которой она меня потрясла при встрече, когда ей было за восемьдесят. Такого потока энергии я не видала никогда – ни у именитых психологов или врачей, ни у мастеров восточных практик или священников, ни у кого. Это божий дар у нее был, как у Моцарта – музыка. Поэтому я не пыжилась, а просто подставляла себя всю под эти лучи и радовалась, что есть на Руси святые, не перевелись. Вон, за стенкой живут и ничем особенным себя не считают.

Ей и не надо было ничего про себя считать, а мне про нее – надо, потому как Моцартов в этой жизни мало. И если уж свезло, надо радоваться и стараться любить их в ответ по мере своих слабых сил. Вот зимой мне на замену умершей Арины Родионовны Бог привел еще одного Моцарта, совсем другого и о другом живущего. Но чувство радости он во мне вызвал, которое ни с чем не перепутаешь – то самое, которое возникает, когда ты чувствуешь, как через человека с тобой весело и прямо говорит Бог.

Посему, дописав серию стихов Арине Родионовне, я все следующие свои сочинения писала ему, и эту книжку – тоже. И теперь, когда я вижу что плохое, волнуюсь – как он там, не задело ль его такое – и молюсь, как меня научила моя старушка. А как вижу что хорошее, так посылаю ему это по ветрам иных миров, и тоже благодаря ей знаю – все дойдет по назначению, потому что те миры с этими очень правильно связаны.

Вот и сейчас, дописывая эту новеллу на придорожном, нагретом солнцем камушке в черничнике напротив малинника, я весело гляжу на пятилитровую пустую бутыль, которую кто-то уверенный в Божьей щедрости приволок в черничник, да и бросил. Потому что царство Божие усилием берется, а усилия на пятилитровую бутыль у обжоры, видать, не хватило. Я тоже взяла баночку, хотя и литровую, но всю малину собрала в рот, а на чернику уже сил нету. Рассчитывать себя надо в Божьем малиннике-черничнике, думаю я и тихонько смеюсь, глядя на веселое солнечное пластмассовое разноцветье.

И мысленно шлю веселое свое настроение вместе с этой новеллой, чтобы развлечь моего Моцарта на другом конце Земли. По тонким мирам дойдет, я знаю. Меня Арина Родионовна научила: когда она сказала, что молится за меня каждый вечер, я, помню, чуть не подпрыгнула. Если за тебя молится святой, надо как-то соответствовать. Я, слава Богу, не святая, поэтому просто посвящаю найденному Моцарту все свои сочинения, чтобы ему было хорошо играть свою волшебную музыку в тонких мирах, где я ее слышу и радуюсь.

Вечером становится еще более солнечно, и я еду купаться в Петровском пруду. Народу никого, и я купаюсь нагишом, как большая лягушка. Мой вид привлекает утку, и она пикирует с неба поперек моей спины, садясь на воду в полуметре. Я ошарашено кручу головой, утка внимательно дрейфует ко мне, разглядывая потенциальную добычу круглым черным глазом, через который идет черная полоса от носа до затылка. Красиво. Нефертити бы обзавидовалась такому макияжу, отмечаю я про себя.

Разобравшись, что лягушка из меня несъедобная, утка клювом беззвучно показывает мне, как она голодна. Да понимаю, говорю я, только сделать ничего не могу – ничего у меня с собой для тебя нету, не твой я Божий малинник. Ох, вздыхает утка, беда с вами, приезжими поэтами. Всплескивает крыльями, резко стартует из воды и отбывает в сторону озера Кучане за нормальными лягушками. А я плыву к берегу, где на мое счастье всех комаров ветром сдуло. Погода меняется на солнечную, и ветер сегодня знатный.

Тур де Пуш

Пашку мне посоветовали в магазине, где продают велосипеды, когда я туда в начале лета заехала с жалобой на сбоящую «звездочку». Нам, говорят, некогда с вами возиться, вот он поможет «за недорого». Пашка тогда приехал за пять минут, но начал говорить, что все это чинить можно только у него в гараже, и я уже с тоскою представила, как тащу свой велик на другой конец поселка. Но Бог есть, и Пашка оказался жителем соседнего подъезда в моем собственном доме.

Велик он тогда починил долго, но дешево. А когда через неделю у меня сломалась задняя ось, Пашка вынул из гаража новую и поставил. На ней и катаюсь до сих пор.

У Пашки слегка придушенный низковатый голос, уж не знаю, почему, – и этим голосом Пашка любит долго и напористо объяснять, как устроены велосипеды, а также окружающая жизнь. Я его болтовню минимизирую, но рукастость уважаю.

Его матушка, старушка с простым русским личиком в платочке, через неделю после починки велика заглянула ко мне в окно из сада. Я тогда не знала, кто она, и удивилась. Но старушка мне разъяснила, что заглядывает с важным намерением: у нее солнце «жжет пионы», она их поэтому сорвала и ей их надо кому-то подарить. Вот мне, например, потому что ее сын Паша мне тут велик чинил и музыка у меня из окна несется красивая.

Я спросила, почем, она сказала – да зачем деньги? Но я все-таки вынесла ей сотку, которая ее ничуть не потрясла, но и не обидела. По дороге мы выяснили, что она бывшая учительница, что меня с ней слегка сроднило, хотя с учителями всякое бывает – учат одному, а мучат по-другому. Однако пионы старушкины тогда отлично простояли у меня несколько дней, орошая всю квартиру сумасшедшим запахом, а потом я их сменила на полевые цветы. Я здесь все время собираю разные букеты, и в квартире штуки три стоят: на тумбочке у телевизора, на стойке в прихожей и у окна. С цветами тут внутри дома полное лето.

Вчера, после малинника, я поняла, что надо добраться и до земляники, а то совсем сойдет. И по случаю встретив Пашку у подъезда, спросила его наугад, не подскажет ли места. Да я сам ягодник, загудел Пашка, и начал перечислять мне незнакомые названия, где должна быть земляника, где она была в том году, была три года назад, была да может быть, уже и сошла, а то и не начиналась вовсе. И все эти поселки были в семнадцати, двадцати пяти и тридцати двух километрах езды, а многие надо было досягать по непроходимым болотам, «куда тебе, конечно, даже не стоит пробовать с твоим велосипедом».

Через десять минут его словесной чехарды с перечислениями селений и неизменного «ну, не знаю, может, там сейчас и нет, но когда-то была» Пашка утомил меня донельзя. После чего заявил, что мы толчем воду в ступе, но у него с завтрашнего дня отпуск и куда-то он таки поедет. Тогда давай поедем в самое ближнее место, раз везде может быть неудача, сказала я. И мы сошлись на велопробеге в семнадцать километров в сторону Велья.

Пашка прогудел еще что-то про утренние дела, но я решительно выяснила время, когда он освободится, и велела ему к этому моменту подрулить к своему гаражу. Да, кстати, спросила я без особой надежды, а чтобы я тебя со своим великом на маленьких колесах не раздражала по дороге, нет ли у тебя большого велика для меня на такой случай?

И велик у Пашки для меня оказался. Наутро он привел его в порядок и пришел ко мне объяснить, что надо надевать кепку на голову, сапоги на ноги и толстые штаны от комаров, а еще брать с собой репелленты и воду. О, подумала я, узнаю сына учительницы. Самого всю жизнь учили, так и он всех учит. Кепку взяла, штаны переодевать не стала – жарко, а квас и репелленты захватила – пригодится. И бидон Пашка мне дал, желтый.

А уж когда я увидела выделенный мне от щедрот велик, то поняла, что решилась на вояж не зря: транспорт был знатный, с огромными колесами, «рогами» на горизонтальном руле, чтоб и так, и так держаться, сотней скоростей и двумя двойными переключателями – это когда на каждой вертушке по два рычажка, я таких раньше не видала. В глубине сарая я разглядела еще один такой велик, а на улице стоял Пашкин, и того круче.

«У тебя их сколько всего?» – спросила я. «Девять! – гордо сообщил Пашка: – Три тут, два у приятеля в гараже, два я сдал в аренду приезжим друзьям, и еще два уже идут на запчасти, старые. И еще я хочу один купить, только ты матери не говори, а то она с ума сойдет от идеи увеличивать мой велопарк».

Я клятвенно пообещала матери «ни-ни», примерившись, что Пашке-то, наверное, за пятьдесят, и подивившись еще раз силе учительского пожизненного влияния. Потом влезла на велик и забыла про все – он катил споро, крутился по буеракам как по маслу, и педали вертелись нежно и легко. «Ах, какой будет день!» – счастливо подумала я и порулила за Пашкой на выезд к деревне Велье, где он собрался брать землянику, потому что днями туда ездил с кузеном (Пашка щегольнул иностранным словом пушкинских времен и скосил на меня глаза), и вроде немало ягоды нашел.