После всего: Стихи 1920-1942 гг. - Ирина Кнорринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Станет больно — не заплачу…»
Станет больно — не заплачу,Станет грустно — не вздохну.Мне ли не найти удачу,Не найти свою весну!
Или плох мой пестрый жребий,В омут кинувший меня?Или виден в темном небеОтблеск прожитого дня?
Сердце не устанет биться,В нем звучит, звучит струна.Я на белые страницыНанизала имена.
С каждым именем — началоНовых дней и новых гроз.Много плакала ночами,А теперь — не стало слез.
Мне ль не встретится удача?Дни звенят, как связка бус.Станет больно — не заплачу,Станет грустно — улыбнусь.
1924«Я верю в Россию. Пройдут года…»
Я верю в Россию. Пройдут года,Быть может, совсем немного,И я, озираясь, вернусь тудаДалекой, ночной дорогой.
Я верю в Россию. Там жизнь идет,Там бьются скрытые силы.А здесь у нас темных дней хоровод,Влекущий запах могилы.
Я верю в Россию. Не нам, не намГотовить ей дни иные.Ведь все, что вершится, так только там,В далекой Святой России.
5 — V — 1924Бедуинка
Как будто на пестрой картинкеДалеких сказочных странКрасавицы-бедуинкиОтточенный гибкий стаи.
Из древних легенд и преданий,Из песен степей и горВозникли синие тканиИ пламенный, дикий взор.
Как в статуе древней богини,В ней дышит величье и мощь.В ней слышится зной пустыниИ темная, душная ночь.
Над ней — колдовство и обманы,Дрожанье ночного костра,И звон, и хохот тимпанаПод темным сводом шатра.
И вся она — сон без названьяУ серых стволов маслин,Глухой Атлантиды преданья,Лукавый мираж пустынь…
Блестящи на ней браслеты,И взгляд величав и дик,Как кованые силуэтыИз ветхозаветных книг.
1924В Бизерте
Я ехала по пальмовой аллееНа быстром, словно конь, велосипеде.Мне дул в лицо соленый ветер с моря,И солнце жгло меня своим лучом.Там, как всегда, какой-то резвый мальчикУчился ездить на велосипедеИ падал, не умея руль держать.И бегала за ним толпа мальчишек,Его придерживая за седло.Когда-то по узорной тени листьевИ я здесь также начинала ездить,Там, где теперь несусь легко и смело,Одной рукой придерживая руль.…На пляже вырос длинный ряд кабинок,Едва шуршало ласковое море,И раздавались радостные крики,И громкий смех, и звонкие слова.Я повернула влево, где дорогаБыла покрыта пылью и камнями.Дома теснились, как грибы. И детиИграли на пустынной мостовой.И толстая, босая итальянкаБелья комочек вешала на куст.Я въехала на ровную дорогуИ быстро заскользила по асфальту.По улицам я ехала одна.Лишь в угловых кафе и шумных барах,На ровном тротуаре, под навесом,У маленьких столов сидели люди,Держа бокалы ледяного пива.Толпа стояла у дверей костела.Мелькали канотье, пестрели банты,И голубые шапки офицеров,И яркие костюмы хрупких женщин,И белизна открытых рук и плеч.Я быстро ехала на треугольник,Где гордо к небу возносились пальмыИ где вокруг извозчики ленивоПод козлами дремали на жаре.Не встретив там того, кого искала,Я снова быстро повернула к морю.Завешаны витрины магазинов,На тротуарах не было прохожих.Пыхтя не ползали автомобили,Навстречу никого не попадалось,И улицы, напуганные зноем,Так были странно глухи и пустынны,Пустынны, как душа моя пустынна,Способная вместить в себя стихии,И жгучесть ветра, и дыханье солнца,И шорох моря, и напевы слов, —Как та душа, которая преступноНе сберегла ей данного богатства…
1924«Догорая, лампады меркли…»
Догорая, лампады меркли,В темноте уставая мерцать.Вы вошли в полутемную церковь,Чтобы шелковым платьем шурать.
Вы вздыхали, и губы шепталиУ загадочных строгих икон —Для того, чтобы все увидалиВаш красивый земной поклон.
И какая бездна проклятий,Едкой злобы и гнусных фразВ этом скромном опущенном взглядеВаших светлых мигающих глаз!
Не хочу с вами рядом стоять я.Ваш изящный покорный вид,Ваше томно шуршащее платьеНе по-Божьему говорит.Ваша свечка перед распятьемНеправдивым огнем горит.
1924. БизертаРоссия
Россия — плетень да крапива,Ромашка и клевер душистый;Над озером вечер сонливый,Стволы тополей серебристых.
Россия — дрожащие тени.И воздух прозрачный и ясный,Шуршание листьев осенних,Коричневых, желтых и красных.
Россия — гамаши и боты,Гимназии светлое зданье.Оснеженных улиц пролетыИ окон промерзших сверканье.
Россия — базары и цены,У лавок — голодные люди,Тревожные крики сирены,Ревущие залпы орудий.
Россия — глубокие стоныОт пышных дворцов до подвалов,Тревожные цепи вагоновУ душных и темных вокзалов.
Россия — тоска, разговорыО барских усадьбах, салазках…Россия — слова, из которыхСплетаются милые сказки.
1924«Шумят мне ветвистые клены…»
Шумят мне ветвистые кленыВ широкую прорезь окна.Под сенью сфаятской иконыОпять я осталась одна.
Гляжу — огоньки в отдаленье,Как звезды на небе, горят,И пахнет лиловой сиреньюТуманом окутанный сад.
И было ли грустно — не знаю,Но было мучительно жаль.Далеко визжали трамваиИ плыли в воздушную даль.
Какой же нежданной тревогой,Какой же тоской одаришьТы серый, холодный и строгий,Так долго желанный Париж?
1925, Севр (Франция)Март
…А там нарциссы расцвели,В долине, за Джебель-Кебиром, —И пахнет весело и сыроОт свеже вспаханной земли.
Уже рассеялся туман,Прошла пора дождя и ветра,И четко виден ЗагуанЗа девяносто километров.
И девственною белизнойПод небом, будто море, синим,Белеет в зелени густойЦветок венчальный апельсина.
Шуршит трава, басит пчела,А скоро зацветут мимозыУ той тропинки под откосом…Тропинка, верно, заросла…
1925 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)«Я старости боюсь, не смерти…»
Я старости боюсь, не смерти,Той медленной, как бред, поры,Когда озлобленное сердцеУстанет от пустой игры.
Когда в волненьях жизни грубойУм станет властен над душой,И мудрость перекосит губыНасмешкой медленной и злой.
Когда тревога впечатленийСухой души не опалитНи очертаньем лунной тени,Ни бодрым запахом земли.
Когда вопросов гулкий ропот,Ошибки, грезы и печальЗаменит равнодушный опытИ уж привычная мораль.
Когда года смотреть научатНа все с надменной высоты,И станет мир наивно-скучным,Совсем понятным и простым.
И жизнь польется без ошибки,Без сожалений и тревог…Лишь в снисходительной улыбке —Чуть уловимый холодок.
1925 (Из сборника «После всего», 1949)«Оттого, что родилась я в мае…»
