После всего: Стихи 1920-1942 гг. - Ирина Кнорринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я пью вино. Густеет вечер…»
Я пью вино. Густеет вечер.Веселость, легкость — мишура.Я пью вино за наши встречи,За те — иные — вечера.
И сквозь склоненные ресницыСмотрю на лампу, на окно,На неулыбчивые лица,На это горькое вино.
И в громких фразах, в скучном смехеСамой себя не узнаю.Я пью за чьи-нибудь успехи,За чью-то радость, — не мою.
А там, на самом дне стакана,Моя душа обнажена…— И никогда не быть мне пьянойНи от любви, ни от вина.
1929 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)На завтра
Чтобы завтра небо сиялоНезапятнанной синевой,Чтоб с утра не казаться усталой,Измученной и больной.
Чтобы встретить добрые лицаВместо сдержанных и сухих,Чтоб в газете, на третьей странице,Увидеть свои стихи.
Чтоб никто ни на что не дулся,Чтобы стало смешно хандрить,Чтобы в ровном и четком пульсеБилась дикая воля — жить.
Чтоб суметь рассмеяться звонкоНад тоской предыдущих дней.Чтобы выпуклый лобик ребенкаСтал хоть чуточку розовей.
Чтобы стало легко и приятноМыть тарелки и чистить ножи…— Словом — все, что невероятно,Что совсем не похоже на жизнь.
15 — I — 1930«И вовсе не высокая печаль…»
И вовсе не высокая печаль,И не отчаянье сдвигало брови…Весь вечер ныли, долго пили чай,И долго спорили о Гумилеве.
Бросали столько безответных слов,Мы ссорились с азартом, и без толку.Потом искала белый том стиховПовсюду — на столе, в шкафу, на полках.
И не нашла. И спорили опять.Стихи читали. Мыкались без дела.И почему-то не ложились спать,Хоть спать с утра мучительно хотелось.
День изо дня, — и до каких же пор?Все так обычно, так совсем не ново,И этот чай, и этот нудный спорО Блоке и таланте Гумилева.
1930 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)«Забыть о напряженных днях…»
Забыть о напряженных днях,О трудном детстве, о России,Не мудрствуя и не кляня,Перечеркнуть года пустые, —
Не замечать больших утрат(Какое мертвенное слово!),Не понимать, что дни летятБессмысленно и бестолково.
Совсем и навсегда проститьВсе заблужденья и ошибки,И губы твердо заклеймитьПочти естественной улыбкой.
Тогда и жить в простом теплеСреди давно привычных вздоховНа этой солнечной земле,В конце концов — не так уж плохо.
1 — II — 1930«Ты мечтаешь: „Вот вернусь домой…“»
Ты мечтаешь: «Вот вернусь домой,Будет чай с малиновым вареньем.На террасе — дрогнувшие тени,Синий, вечереющий покой.
Ты с мальчонкой ласково сидишь…Занят я наукой и искусством…Вспомним мы с таким хорошим чувствомПро большой и бедственный Париж.
Про неповторимое изгнанье,Про пустые мертвенные дни…Загорятся ранние огниВ тонком нарастающем тумане…
Синий вечер затемнит окно,А над лампой бабочки ночные»…— Глупый друг, ты упустил одно:Что не будет главного — России.
1930 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)«Всю жизнь тоскливо думать про искусство…»
Всю жизнь тоскливо думать про искусство,Писать стихи о том, что очень грустно.
День изо дня назойливо молчатьИ, не дождавшись, терпеливо ждать,
И отвозить покорно и упорноСвоих любимейших и неповторных
Литературных маленьких детейНа кладбище «Последних Новостей».
1930«Опять о том же: о годах войны…»
Опять о том же: о годах войны,О грохоте уродливых орудий,О черном дыме в синеве весны,О том, что было и чего не будет.
Как шли в атаку, брали города,Снаряды рыли вспаханную землю,О пафосе, который навсегда, —До самой смерти — свеж и неотъемлем.
И только я средь пламенных людей,Не возражая, не кляня, не споря, —Твержу о несмываемом стыдеИ о неискупаемом позоре.
1930 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)«Мы в жизни мучительно разные…»
Мы в жизни мучительно разные,Иными не стать никогда.Мы тоненькой ниточкой связаныНа незолотые года.
Не честные в счастье, не лучшие,Не верные в долгой борьбе,Покорны обидному случаю,Нелепой и трудной судьбе.
И в ночи высокие, синие,И в зимние мглистые дни,Как две параллельные линии —Навеки — без цели — одни.
1930«Пар над чашками, тетрадь, вязанье…»
Пар над чашками, тетрадь, вязанье…Вечер скуден, как огонь свечи.— Ну, поговорим о «несказанном»,Или так стихи побормочи.
Расскажи, кого сегодня встретил,Что видал на матовой заре.Поворчи, что трудно жить на светеВ этом проклятущем январе.
И о том, что завтра на работуНужно встать в шестом часу утра.Рабская, тяжелая заботаЗаполняет наши вечера.
Голос твой — нерадостный, незвонкий,Взгляд усталый, скучный и больной…Если б не было у нас ребенка,Мы давно бы умерли с тобой.
1931«Уже не девочка — жена и мать…»
Уже не девочка — жена и мать.Суровый опыт, а не мысль о чуде.Уже пора бы, кажется, понять,Что это — жизнь, и что другой не будет.
А все-таки еще бывает жальЗабытых слов, разрушенных желаний,И о небывшем поздняя печальМешает спать в предутреннем тумане…
Уж создан быт, свой дом, своя семья,Ну пусть не так, как думалось когда-то,Пусть не дорога — жизнь, а колея,Не зори в ней, а ранние закаты.
Пусть большего не будет никогда,Но то, что есть, — сурово и велико,И беспощадно-трезвые годаПрекрасней нашей юности двуликой.
А все-таки…
1931 (Из сборника «После всего», 1949)Мыши
Мыши съели старые тетрадки,Ворох кем-то присланных стихов.Мыши по ночам играют в пряткиВ сонном сумраке углов.
Мыши съели письма из России,Письма тех, кого уж больше нет,Пыльные огрызочки смешные −Память отошедших лет.
Мыши сгрызли злобно и упрямоВсе, что нам хотелось сохранить:Наше счастье, брошенное нами,Наши солнечные дни.
Соберем обгрызенные части,Погрустим над порванным письмом:Больше легкого, земного счастьяПо клочкам не соберем…
Сделает иным, ненастоящимЭтот мир вечерняя заря.Будет в окна падать свет мертвящийУличного фонаря.
Ночью каждый шорох чутко слышен,Каждый шорох, как глухой укор:Это гложат маленькие мышиВсе, что было до сих пор.
1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)Роза Иерихона
Вдруг стало ясно: жизнь полнаНепоправимою угрозой,Что у меня судьба однаС моей Иерихонской розой.
Вот с той, что столько долгих днейСтоит в воде, не расцветая,В унылой комнате моей,Безжизненная, неживая.
Будильник, пудра, пузырьки,Игрушки — рядом на камине.Ее корявые росткиОкутывает сумрак синий.
И я над страшным и сухимНеумирающим растеньемСлагаю мертвые стихиО небытье, о нецветенье.
И из сплетенья длинных строк,Из неожиданных созвучийВстает уродливый цветок —Сухой, бесплодный и колючий.
Но словно в огненном бреду,С упрямой безрассудной веройДень ото дня я жадно жду,Что зацветет комочек серый…
Себя стараюсь обмануть,Другим — сплетаю небылицы.О, только бы, хоть как-нибудьОт пустоты освободиться!
Проходят дни и вечера,Я с каждым днем скупей и строже.Сегодня — то же, что вчера,А завтра — заново все то же.
И мой цветок не расцветет;Быть может, и бывают розы,Что зацветают дважды в годИ что не вянут от мороза.
Но только это не для нас,Не для таких, как мы, должно быть,Томит вечерний, синий часТомленьем напряженной злобы.
И вот с безжизненной тоскойСклоняюсь грустно и влюбленноНад неудачливой сестрой,Над розою Иерихона.
1931 (Из сборника «После всего», 1949)«Надоели скитанья без цели…»
