Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Жив! Жив! Жив! – пронзительно вырвалось из глубин обожженной глины, продираясь через глухие заросли к небесам, к стоящему в зените солнцу.
Ворон наклонил голову набок и напряженно сморгнул.
– По своей воле не дамся, посланец бесов… – прошептал Савва и снова дунул в Гамаюна.
– Крун, крун…
Птица испуганно отпрыгнула в сторону, но улетать не стала, предпочитая быть наготове и наблюдать за своей жертвой из близи.
– Уйди, сгинь проклятый… добром прошу… – прошептал Снегов, поднося свистульку к губам. – Ужо у меня попляшешь!
– Жи-жи-жи… – Глиняная свистулька встрепенулась, вздрогнула и, заскрежетав, рассыпалась в руках маленькими расписными черепками…
Ворон расправил крылья и пронзительно закричал, торжествующе, победно, без хищной ярости и злости, подобно существу, имеющему власть над чужою судьбой.
Солнце, золотое солнце скрылось за облаками, накрывающими поляну тяжелым безмолвием. Бывший приветливым теплый красочный лес стал на глазах превращаться в угрюмую непролазную Парму. Деревья гулко скрипели, проклиная пришедшего к ним чужака, предсказывая ему забвение и погибель.
Савва почуял какое-то необычайное смирение, ощутив всю тщету и ненужность борьбы за свою сиротливую жизнь, поверхностно наполненную пустыми чаяниями, а по сути бесцельную. Снегов блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Он не сдался ворону, не покорился языческой Парме – он принял свою смерть.
Глава 24
Красава
Теплые волны накрыли нежданно: коснувшись глаз, заставляя вздрогнуть брови, пробежали по онемевшему лицу и дальше, вглубь, просачиваясь под холодную кожу пробуждающим ярым огнем. Пахнуло молодой крапивой, сочной, душистой, еще не жалящей, но жаркой, а вслед послышался звонкий переливчатый девичий смех.
– Почто лежишь, руки на груди скрестив, словно покойный?
Снегов открыл глаза: рыжая копна волос, зеленые, слегка раскосые смеющиеся глаза.
– Медведь поломал… то и обездвижен…
Девушка рассмеялась пуще прежнего:
– Неужто медведку до смерти испужался? Али уродился такой шоней, да ради стыда на Матвейку наговариваешь?
– Кто таков будет ваш Матвей? – приходя в себя, спросил Савва. – Бортник вроде Тишкою назвался…
– Гляди, какой вертячий! – Огненная копна разлетелась по лицу. – Еще будет мне Тишков придумывать! Вставай да пошли со мной, не то и впрямь до смерти мыши загрызут!
Снегов повернул голову, пошевелил рукой, затем согнул в колене ногу… Тело было послушным и бодрым, живым, словно тот страшный мертвецкий паралич ему пригрезился от медвежьего страха.
– Не пойду, покуда про Матвейку не скажешь! – с напускным упрямством сказал Савва. – Может, куда заманить удумала? Почем знать? С лесными татями водишься?
– Голова у тебя, как у огородного пужалы! – вспылила девушка и стукнула оторопевшего послушника кулачком по лбу. – Это тебя-то заманивать? Сам разлегся под елкой, со страху помирать собрался, а все о татях талдычит. Мертвому не все ли одно, куда заманят?
Снегов попытался поймать девушку, но она, смеясь, ловко выпорхнула из рук лесной птицей.
– Не пойду! С прошлогодней листвой сопрею, а шага отсюда не сделаю, пока все о Матвейке не скажешь! – отдышавшись, упрямо процедил Савва.
– Да медведь тутошный! – рассмеялась девушка. – Ручной, как теля смиренный! Только вот меда ради ослушаться может, того и глядишь пришибет ненароком!
– Уверенно сказываешь… Сама про то знаешь откуда? Уж не твоя ли скотина?
– Моя! – Девушка гордо посмотрела на послушника. – Третий год при мне замен собаки служит. Послушный, ласковый… Зимою, бедняжка, не спит, шаталец… Волки его дюже боятся, становище мое за десять верст стороною обходят!
– Складно выходит. – Савва встал на ноги, стряхивая с себя сухую хвою. – Никак одна да и не первый год охотою здесь промышляешь?.. Откуда только тебе взяться?
– Больно ты любопытен! – Девушка рассерженно хмыкнула и повернулась к Снегову спиной. – Тебя ж не пытаю, зачем сюда пришел да что высматривал…
Савва подошел и, не понимая зачем, обнял девушку за плечи:
– Строгановыми на службу призван. Ты почто сердишься-то, вон, аж дрожишь вся…
– Надо мне сердиться! – Плечи дрогнули сильнее, и под шитой узорами рубахой Снегов ощутил огненный жар молодого тела. – Когда деревня наша от черной хвори вымерла, меня помещик соседский к себе на потеху забрать захотел… Вот и взяла тятин лук, топор, пошла, откуда солнце восходит. Где, как не у него правды искать? Солнце – оно же доброе ко всем, как Бог… Так до Камня и добрела…
Глотая горькую слюну, сбиваясь дыханием, Савва провел рукою по огненным волосам. Голову закружил запах крапивы, мяты и благоухающий, пестрый, пьянящий аромат цветущего леса…
– Тебя кличут как…
– Красава…
Савва почувствовал, что уже плывет, а вернее тонет в ее огромных зеленых глазах, над которыми носятся невиданные птицы, сорвавшиеся с древних выцветших фресок. Он не понимал, зачем так жарко ее целует и почему они срывают друг с друга одежды. Но не противился, не мог, да и не хотел противостоять вспыхнувшему в его крови непостижимому огню, о котором слышал, но чью силу не мог вообразить…
* * *
Возле обложенного мхом становища Красавы сидел здоровенный медведь, по-собачьи недоверчиво всматривавшийся в подходящего Снегова. Зверь жадно нюхал воздух, вытягивая скалящуюся морду вперед, будто силясь понять, почему от хозяйки изменился дух, впитавший в себя горячие, резкие запахи чужой плоти. Савва сделал еще шаг – медведь зарычал и угрожающе двинул навстречу.
– Матвейка! – Красава жестко окрикнула зверя. – Свой он, не чужак боле! Теперь вместе с нами жить станет!
Медведь недовольно посмотрел на Снегова, фыркнул и медленно скрылся в зарослях малины.
– Ишь, обиделся! – удивился послушник. – Ревнивец он у тебя, словно не зверь, человек…
– Он мне навроде брата, – объяснила Красава. – Кабы не Матвейка, может, и не выжила бы. Волки здешние на кровь падкие, зимою шибко лютуют; никакого спаса от них нет…
Девушка отворила дверь, молча приглашая Савву войти в избу. Под крытой тесом кровлей выглядывает береста – теплее зимой, да и дух от нее чище. Внутри – сложенная из валунов печь-каменка, вдоль завешанных шкурами стен – широкие лавки.
Савва прошелся по застланному еловыми ветками полу и, улегшись на лавке, блаженно потянулся:
– О таком даже и не мечтал… Али все мне снится да грезится? Отвечай, дева красная!
– Ты, миленький, и взаправду поспи… Вон как притомился, по лесу блуждаючи… А я песенку тебе спою. Тихую, ласковую колыбелушку…
Девушка закрыла ладонью глаза Саввы и тихонько запела, нежно перебирая волосы, коснувшиеся раннею сединой:
Спи, кровинушка моя,
Укачаю я тебя.
Спи-ко ты до вечера —
Пока делать нечего.
И вот уже грезится Савве монастырь Михаила архистратига, где
