Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смерть выкашивала деревни и города – по всей Двине лежали мертвые, и некому было их хоронить… В те годы на людской крови расплодились волки, захватывая северные леса, превращаясь из диких зверей в грозных соперников и хозяев, объявивших человеку войну за свою землю…
Придет времечко-пора,
Разбужу сама тебя.
Так велел Господь водить,
Уму-разуму учить,
Да молитвы читать,
Божий дом почитать.
Сквозь пение, ставшее вдруг далеким, но по-прежнему сладостным, манящим за собой, Снегов почувствовал, как уходят воспоминания, восковыми свечами истаивает прошлое, разделяя в нем душу с телом…
Смеется Савва, смеется навзрыд, под нестерпимыми ударами в грудь неведомой Гамаюн-птицы, которая безжалостно клюет мертвую слепую скорлупу его жизни…
Вот сердце трепенулось еще раз, и скорлупа не выдержала, рассыпалась мелкою крошкою, выпуская из его груди сказочную птицу лететь в бесконечный свет Ирия несказанного…
Спи-ко, золотце мое,
Пока маленькое…
А вечор тебе ходить —
Слезно Бога молить…
Уже распахиваются перед ним Едемские врата, и зрит Савва сияющих ангелов небесных, слушает их переливные голоса, без устали прославляющие Творца за то, что сотворил мужчину и женщину, и благословил их, и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле…
И был вечер, и было утро, и пришла ночь.
* * *
Маленькое лесное озерко, застывшее в томительном ночном свете, на полную луну вышло из берегов и парило над землей, с трудом удерживаясь на шатком прибрежном тростнике.
– Серебром растеклося! Будто бы и не вода, а живое зеркало посреди леса…
Обернувшись на восклицание Саввы, девушка улыбнулась и, не произнеся ни слова, спустилась к воде. Затем, сделав охотничьим ножом глубокий надрез на руке, опустила ее в озеро, еле слышно прошептав над тихою ночною водой:
– Кровь за кровь: ты у меня, я у тебя…
Отвязала веревку привязанной долбленой лодки и поманила к себе опешившего Снегова:
– Покуда не ушла луна, наше время лучить. Не медли, запаляй огонь…
Савва послушно забрался в лодку, зажег большой смоляной факел и отчалил от берега. Темная теплая вода беззвучно дремала в нежной истоме, отвечая ленивыми всплесками на плывущую по озеру лодку да отзываясь приглушенными песнями лягушек. От падающих капель смола факела искрилась и шипела, и отраженный в воде огненный свет казался Снегову летящей по небу грозной падучей звездой – кометой, слышать о которой ему не раз доводилось у зырянских стариков и монастырской братии, предсказывающих по знамению звездному грядущие казни мира.
В ярком свете от поднесенного к самой воде факела по прибрежным отмелям светились серебристые спины дремлющих рыб. Красава медленно подняла хищную в острых зазубринах острогу и, прицелившись, ударила притаившуюся щуку. Вода всколыхнулась, забурлила, вспенилась, успокоившись через мгновение – на дно лодки упала большая, насквозь пронзенная острогой речная хищница. Тараща глаза, рыба судорожно билась в предсмертной агонии, пуская кровавые струйки из раскрытой пасти.
Снегов посмотрел на умирающую рыбу, потом – на сияющие отраженным пламенем глаза Красавы и, решив перекреститься, стал подносить пальцы к вспотевшему лбу…
Молниеносно перевернув острогу, девушка резко ударила по руке Саввы острожным древком:
– Креститься нельзя… Вспугнешь лов… – Она хитро посмотрела в глаза послушника и прошептала: – Причастись щучьей кровию, вовек убитым не будешь…
В прибрежных зарослях, совсем рядом, раздался внезапный, оттого ужасающий протяжный крик совы: «У-у-угу…»
– Да ты что! – испуганно зашептал Савва. – Разве можно…
– Теперь все можно! – Красава погрузила палец в развороченную острогой щучью плоть, а затем провела им по трясущимся губам послушника. – Вкушай, вкушай смелее, Саввушка! Здесь не только холодная щучья, но и моя горячая кровь!
Снегов пытался противиться и не мог: слишком горячи и сладки прикосновения Красавы, ее частое дыхание становилось властным, а сочившаяся кровь пряной и пьяной…
«Погубила-таки, искусительница, бесовская дочь, лешачиха…» – в смертной муке трепетало в груди испуганное сердце, заставляя Савву из последних сил вытолкнуть лесную ведунью из лодки.
Поднявшийся столп брызг ударил в лицо, перехватил дыхание и, заваливая долбленку на другой борт, стал медленно погружать послушника в черную озерную воду…
* * *
Утренний ветер едва дышал, лениво перебирая зарослями прибрежного тростника, похожими на ресницы подернутого легкой дымкой затерянного в чащобе озера-глаза. На пробуждавшийся лес, без устали перекрикивающийся продолжительными птичьими трелями, ложилась розовая пена восходящего солнца.
«Жив… – Снегов открыл глаза. – Ей-богу, жив! Как же так, ведь бездыханным лежал на слизком илистом дне, разглядывая застывших, недвижимых рыб… Никак поберег Господь, не выдал…»
Савва поднялся и, с трудом ступая на подвернутую ногу, поковылял к воде, гадая, какими словами следует просить у Красавы прощения.
– Красава! Не таись! Ну, виноват, осерчал… Хочешь, сам в воду плюхнусь?
Озеро было пусто и безвидно: еле видневшиеся в тумане камыши да гладкая, будто остекленевшая загустелая матовая вода…
«Вдруг утопла? Водица свинцовая, нырнешь, под ней и останешься. Не отпустит, прижмет ко дну, затащит под корягу, и не пырхнешься… – промелькнуло в голове. – Поди и впрямь сгубил девку, а мне она навроде жены…»
На душе стало невыносимо тоскливо, так, что захотелось утопиться вслед за ней. Савва вспомнил горячие губы Красавы, зеленые, слегка раскосые глаза, пожар рыжих волос и ступил в воду.
Он вошел в озеро уже по пояс, когда мысль о том, что в воде нет непотопляемой лодки-долбленки остановила его и решительно погнала на берег.
«Совсем спятил, хрипун меня подери… – Снегов тяжело рухнул на берег и зарыдал. – Господи! Что Ты делаешь со мной? Почто хуже примятого тростника изломал душу мою? Или нет на свете у человека другой надежды, окромя смерти? Почто молчишь? Отвечай!..»
Савва жадно прислушивался к каждому лесному шуму, вздрагивая и озираясь от малейшего шороха. Как спасения ждал малейшего знака, который бы протянул страдальцу тонкий лучик надежды. Но время шло, а знамения все не было и не было.
Только ослепительно-неумолимое солнце торжествующе восходило над безымянным озером.
Глава 25
Богу молись, а смерть принимай
Выступить за головой пелымского князя Бегбелия было решено накануне поминовения великомученика Феодора Стратилата. Сборы прошли тихо и незаметно даже для своих
