Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов

Хоровод кружил быстрее и быстрее, плавные, неспешные движения сменялись порывистыми и быстроногими, отчего размеренные шаги путались, танцующие то и дело начинали семенить, нарушая прежний, совпадающий с пением ритм…

Разгоряченные парни внезапно освобождали руки и, не останавливаясь, обхватывали девушек повыше пояса, стараясь под тонкими рубахами, поймать в ладони колышущиеся девичьи груди…

Над кружащимся хороводом послышались тоненькие восклицания и томные вздохи, переливающиеся в неровное пение:

Во купальскую ноченьку

Расплясался, разыгрался,

Расчудился черный конь.

Разбивал он белый камень:

Во том камне ядра нет,

Так у парней правды нет.

А в орехе ядро есть,

Так у девок правда есть.

При этих словах хоровод рассыпался, и все принялись прыгать через прогорающие костры: парни – над тремя сразу, а девки, накрест, через один. Та из девок, что рискнула прыгнуть наравне с парнями, сумев не заступить в огонь, визжа и заливаясь смехом, бросалась со всех ног бежать прочь в густую непроглядную лесную чащобу. Следом за ней срывались с купальской поляны те парни, кто надеялся и хотел настигнуть ее первым во тьме…

«Дуняшка моя вон как сиганула, только пятки над кострами блеснули!» – с гордостью подумал Максимка, но тут же ужаснулся, догадавшись, зачем она это сделала.

Трепеща, он жадно следил, как Дуняша радостно закричала, скрываясь за мохнатыми еловыми ветвями, как по-звериному сцепились промеж собой побежавшие за ней парни, как жестоко кулаками отстоял свое право самый дюжий из них…

– От престола Господня грозная туча, гром и молния… – дрожащим голосом шептал Максимка, продираясь напролом сквозь немилостивые острые ветви, раздирающие одежду сотнями незримых когтей.

– Царь-гром грянул, царица-молния пламя спустила, молния осветила, раскалилась грозно, пылко, ярко, разгоняя всякие нечистые духи…

Ноги запинались за извивавшиеся склизкие коренья, и, с размаху падая на остовы мертвых деревьев, Максимка с ужасом различал под собой останки выбеленных временем костей… Стоны, вскрики, всхлипывания, жадное сопение, чавканье изголодавшихся, дорвавшихся до добычи зверей…

В неверном лунном свете, с трудом просачивавшемся через мглистые еловые лапы, показались извивавшиеся, жарко сплетавшиеся друг с другом обнаженные тела. Девушка утробно урчала, раздирая ногтями спину покрывавшего ее парня, жарко, до крови впиваясь в его дрожащие губы…

Наткнувшийся на них Максимка замер в неописуемом ужасе. Там, внизу, под блестящей от пота и крови широкой мужской спиной, в сладострастном забытье бесновалась его Дуняша!

Пошарив рукой по земле и нащупав большой острый сук, Максимка подкрался к забывшейся в любовной схватке паре и что было сил принялся наносить удары лежащему сверху парню, целясь острым концом в затылок.

Парень взвыл от боли, хотел вырваться, но не мог: обвив его тело ногами, Дуняша, не размыкая объятий, продолжала неистовствовать. Она удерживала любовника до тех пор, пока он не обмяк, заваливаясь бесчувственным кулем…

Спустя мгновение девушка открыла глаза и вскрикнула, увидав неподвижное тело возлюбленного и бледное, забрызганное кровью лицо мальчика. Вздрогнула, подтягивая колени к обнаженной груди, и от ее внезапного, судорожного движения тело парня безжизненно отвалилось в сторону…

– Максимка… – с трудом прошептала Дуняша. – Ты как здесь… ты чего… зачем…

– Распута! – рыдая, закричал мальчик и бросил окровавленный сук к ее ногам. – Проклятая!

Не разбирая дороги, Максимка уже бежал прочь, не чувствуя прежней усталости и страха. Он то и дело налетал на большие шершавые стволы деревьев, падал в сокрытые тьмой овраги, увязал в хлюпающей топкой жиже. Теперь стало легко, и он чувствовал себя настоящим бойцом, победившим врага в смертельной схватке…

* * *

Купальская ночь истаяла быстро, как брошенная на раскаленные камни восковая свеча, осыпаясь по утру теплыми целебными росами…

Немощные, на деревянных подпорках, изжившие свой век старики и старухи с наброшенными на иссохшие тела самоткаными саванами, увечные с обмотанными тряпицами костылями – все потянулись в предрассветный лес искать у Купалы избавления недугов либо легкой и скорой смерти. Забывая о сраме, люди скидывали с себя одежды и покрывала, принимая земное благословение исстрадавшейся наготой…

Из густой, вставшей в человеческой рост травы раздавались громкие стенания и мольбы:

– Крестителю Христов, молися ко Владыце за мене, недостойнаго, унылаго, немощнаго и печального, во многая беды впадшаго, утружденнаго бурными помыслы ума моего. Аз бо есмь вертеп злых дел, отнюдь не имеяй конца греховному обычаю, пригвожден бо есть ум мой земным вещем…

В местах иных, потаенных, возле бойных молниями обожженных да выскирных деревьев вместо Иоанновой молитвы слышались всхлипывающие перезвоны медных колокольчиков да глухой, трещащий смех шаркунцов. Там заправляли знахари, больше полагавшиеся не на силу веры, а на целящую жалость Божьих трав, от начала времен откликавшихся на страдания каждой дышащей твари…

Не замечая болящих, из темной лесной неги брели пары, опаленные купальской ночью. Парни шли усмиренные, покорно ступая за скромно потупившими глаза девками. Обессилевшие, в рубахах, перепачканных землею и кровью, они направлялись к сонной Чусовой, чтобы, омывшись, возвратиться невинными к привычной жизни…

Запахи дыма ночных костров рассеялись, взамен их под расцветающим летним небом стелился медвяный аромат вошедших в полную силу лесных трав. Горизонт неумолимо светлел, приготовляя мир к встрече обновленного солнца. Вдалеке послышалось радостное, торжествующее пение петухов…

Собравшиеся у дышащей прохладой реки парни и девки, провожая истаявшую ночь, взялись за руки:

– Купала да купаленка,

Где была?

– За рекой была,

За быстрой была.

– Что там делала?

– Костры жгла,

Ясные жгла.

– Как тебя провожать?

По воде чистой,

По реченьке чистой.

Допев песню, пары не торопясь ступили в воду, слагая со своих голов пышные венки утонувшего в заре праздника…

Глава 27

Чей берег, того и рыба

Ощетинившаяся плотной еловой стеной густая, буреломная, топкая Парма стала заметно раздвигаться и редеть, уступая высокому светлому лесу. Василько весело оглядел расцветившие лесную зелень белые стволы берез, лихо заломил на голове шапку и поправил изодранный в клочья кафтан:

– Ах ты, красота-то какая! Будто бы и не на Камне еси, а на святой Руси!

Чудом уйдя от вогульской погони, Василько заплутал в непролазной пермской чащобе, не ведая, куда ведут звериные тропы, но веруя, что судьбинушка выведет его к вожделенной казацкой воле. Возвращаться на Чусовую не хотел, расценивая свое чудесное спасение от вогул знамением новой жизни.

Казак брел уже несколько дней, может, неделю, питаясь одними ягодами да кореньями. К своему удивлению, от скудного лесного харча он становился только выносливее и сильнее.

– А все ж не зря