Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На медных, шероховатых стволах сосен еще играли запоздалые солнечные лучи; веселые, беспечные, они не торопились уступить ускользающее время робким июльским сумеркам.
«В лесу ночь коротать, что брови щипать», – вспомнив строгановскую присказку, Василько улыбнулся и принялся неспешно подыскивать место для ночлега.
Покружив окрест и не найдя, где устроить себе лежбище, Василько раздосадовано кинул шапкой в стремительно чернеющие кроны деревьев. По верхушкам пробежали приглушенные шепоты, гулко заохал филин, а когда смолк, послышались еле различимые человеческие голоса.
«Никак вогульцы нагнали? Жаль, самопал обронил… – Казак пошарил в темноте рукой и, найдя подходящий черень, внимательно его осмотрел в наступившей полумгле леса. – Хоть не пальнет, так на дуру пужнуть сгодится…»
Изготовив к бою саблю, крадучись, Василько двинулся на еле слышные голоса наступившей ночи…
Подле ручейка, стремительно извивавшегося между гнилыми корягами когда-то могучих деревьев, двое мужиков с зажженными ветками неспешно рачили по берегам. Ловко обшаривая руками норки, стремительно подхватывали зазевавшихся раков и, выхватывая из воды, небрежно кидали в плетеную из ивовых ветвей корзину.
– Бог помощь вам, рыла навозные! – зычно крикнул ловцам казак, наводя длинным черенем, словно пищалью.
Здоровенный, с лопатистой бородой не спеша поднял на Васильку глаза и широко осклабился:
– Глянь, Кузьма, что за дурень еще выискался?
– Почем, Фролушка, мне знать? – негромко ответил второй, сухонький мужичок с отрезанными под корень ушами. – Толечко беда, совсем упустил рака… Стал заходить с хвоста, уж и спинки коснулся, как ентот свищ оглашенный прям над душой как завопит!
– Нехорошо! – недовольно хмыкнул Фрол. – Тогда потребно егоными ребрышками прохрустнуть, дабы сбить у дурня охотку.
– Надобно, ой как надобно! – согласно закивал Кузьма. – Ты, братец, уж порадей Христа ради, глядишь, за доброе дело и повесомее грехи Бог отпустит!
Фрол вытер об закатанные порты руки и неторопливо двинулся на казака.
– Подхаживай, подхаживай, – ухмыльнулся Василько, – топереча не целясь аминь тебе сотворю!
– Ты из гнилушки пальнуть попробуешь, а я из своего самопальца!
За спиной послышался глубокий девичий смех, мелодичный и страстный, какой Васильке доводилось слышать в жизни только раз, в Орле-городе, у своей возлюбленной Акулины…
Казак повернулся: черноволосая, коротко стриженая девка в мужской рубахе и портах держала на изготовке самопал, снаряженный для стрельбы.
– Лешачиха! – забываясь во гневе, Василько бросился на смеющуюся девку, но тяжелый удар подоспевшего Фрола сбил его с ног, заставляя судорожно хватать ртом воздух, подобно выброшенной на берег рыбе…
* * *
Щурясь от нестерпимого света, жалящего, бросающего в пот, Василько вздрогнул и с трудом приоткрыл глаза.
Возле лица – горящая смоляная ветка, из-за которой с трудом угадывались расплывчатые людские тени. Василько глубоко вздохнул, пробуя расправить плечи или хотя бы двинуть рукой, и, накрепко привязанный к дереву, не смог пошелохнуться.
Стоящие подле него мужики дружно расхохотались:
– Своеное, казачок, отгулял! – неторопливо заметил безухий Кузьма. – Не беда, что в бою не посекли, мы дело зараз поправим! Знать, через душегубство наше подгадала тебя смертушка…
– Может, садануть кистенем, да и к ракам? – поигрывая тяжелым чугунным шаром, подвешенным сыромятной кожей к короткой рукояти, небрежно обронил Фрол. – Раки нынче прут, как грибы опосля дождичка, до новой луны до косточек обчистят!
– Болтливые больно… не душегубцы, бабы базарные… – Василька облизнул пересохшие губы и рассмеялся неожиданно подкараулившей его смерти. – Кабы не девка, сами бы у меня раков кормили…
– О сем не печалуйся, – участливо заметил Кузьма, – считай, твой грех на себя приняли, так что, коли воспаришь на небеси, так не примени о нас словечко замолвить. Кончай его, Фролушка…
– Постой, постой! – завопил казак. – Послушай, чего скажу!
Фрол опустил занесенный для удара кистень и с неохотой, лениво промямлил:
– Чего тянуть-то? Тюк, и со святыми упокой…
– Коли сам от рода обиженным вышел, так хоть тем, кто правильно вышел, дай послушать дело!
– Сказывай, что ли… – Кузьма кивнул Фролу, приказывая повременить. – Только, мил человек, нас не томи! Да и раки, в ручейке тебя поджидаючи, заскучали, вона, все дно исползали да клешнями перепахали…
– Заговоренный я… от смерти заговоренный… Убьете, самим худо станет…
– Экий баснопевец! – рассмеялся Фрол. – Вот и баял бы деткам сказки, а не разбойных людей по лесам палками пугал!
– Никита из Чусовкого заговаривал. – Василько тряхнул головой и угрожающе посмотрел на Фрола. – Он знахарь знатный…
Разбойники переглянулись промеж собой.
– Кузнец тамошний? – наконец спросил Фрол.
– Нет, поп-расстрига! – Казак выругался и, пытаясь выскользнуть из пут, бесполезно дернул руками.
Отойдя в сторону и немного пошептавшись, разбойники вернулись назад, принявшись не торопясь развязывать узлы.
– Давно бы так! – довольно осклабился казак. – Сдается, знаете его ведовскую силу!
– Дурак ты! – К Васильке подошла стриженая девка и, возвращая казаку отобранную саблю, сказала: – Мне и Фролу он старшой брат, а Кузьма нам троим дядька. Ежели Никита с тобой в Чусовом шутковал, то и мы убивать не станем; забирай пожитки и скатертью дорога…
Казак растирал затекшие руки, внимательно осматривая молодую девку: красивое, с правильными чертами лицо, укрытое под мужской одеждой сильное, стройное тело. Взгляд неизменно возвращался туда, где под рубашкой легко угадывалась крепкая, ладная грудь…
– Коли моя судьбинушка-дороженька прямиком на вас вывела, да в руки отдала… На это что скажешь? – Василько с нежностью посмотрел на стоящую перед ним девку. – Некуда мне идти, да и не хочу… Коли жизнь сохранить решили, так позвольте с вами остаться…
– Тогда нечего языки чесать. Коли с нами, то закатывай порты да полезай в воду, – невозмутимо сказал Кузьма. – Глянь, уж небо светать собралося, а во рту маковой росы не бывало! Еще покалякаем, а то придется слушать, как мимо брюха свистят раки…
* * *
Купальская ночь в Чусовском городке оборвалась набатом: с рассветом воротилась обезумевшая, забрызганная кровью, нагая Дуняша. Вслед за ней из купальского леса принесли мертвого, с проломленной головой Федку Колодесника. При виде искромсанного, изорванного в клочья затылка убиенного парня люди суеверно вздрагивали и крестились, гадаючи, человек ли это сотворил, хищный зверь или неведомый лесной дух.
По городку мгновенно разлетелись невероятные слухи: помянули и крещенных отцом Николой русалок, и утопшего у многих на глазах блаженного Давыдку Калачника, и пропавшего в лесах послушника Савву. Не забыли помянуть и об отряде Карего, тайно ушедшего на вогул и бесследно сгинувшего в чужой и враждебной Парме…
Не скрывая наготы, лишь прижимая к расцарапанной груди семитравный венок, Дуняша шла навстречу не решавшимся приблизиться к ней людям и, пьяная от ядовитых трав, негромко напевала:
У молодца моего личико,
