Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приказчик хотел назвать мальчика дурнем, да вовремя остановился, укоризненно покачав головой:
– По себе птаху выбирать надобно. Не ровня она тебе. Да и старше твоего будет – вон вся округлилась, в девичий цвет вошла! Ей не отроча, а муж надобен!
– Значит, подождет, пока в мужеские года войду! – решительно ответил Максимка.
– Девка и есть девка: одному жена, да для всех нежна… – лукаво промолвил Истома. – Коли желание не остынет, и так в волю потешится сможешь…
Максимка гневно затряс кудрявой головой:
– Я не хочу так! Она меня одного любить станет!
– Подрастешь, так захочешь, – знающе сказал Истома, похлопав мальчика по плечу. – Строгановы на том и стоят, что берут, чего душа пожелает!
Над рекой Чусовой и над городком парил высокий и чистый девичий голос:
Обратись, моя кручинушка, травой-муравою,
Травой жгучею с алыми цветами…
* * *
– Дуняша, да не смейся ты. – Максимка сердито надул щеки и дернул девушку за рукав нарядного сарафана. – Вон как перед парнями вырядилась! Небось, ночью вместе с другими в лес пойдешь?
– Все идут, и я пойду, не куковать же мне в городке с мужними бабами! – Девушка посмотрела на Максимку, пожимая плечами. – Тебе какая печаль?
– Что, если на кострах целоваться станут… да в реке купаться нагими… – промолвил Максимка, еле унимая дрожь. – Тоже станешь?
– Мал еще, чтобы о таких вещах выспрашивать! – захихикала Дуняша. – Может, и буду, а может, только на других глядеть стану! Не решила того… Был бы ты постарше, о сем бы потолковали…
От волнения Максимка до крови закусил губу:
– Вот Истома считает, что вовсе не мал. Как с ровным говорит. Приказчик и тот со мною честь знает…
– Ну, это не тебе, а себе честь делает… – заметила Дуняша, ухмыляясь. – Истома хоть и приказчик, а на деле холоп строгановский! Вот по-холопьему и надеется, что ты подрастешь и не забудешь заплатить милостью за его рабскую учтивость.
– А ты не хочешь дождаться моей милости? – Максимка с надеждою заглянул в смеющиеся девичьи глаза. – Еще годков пять, и в силу войду. Мы, Строгановы, ранние…
– Чем вознаградишь, коли услужу? – лукаво прищурилась Дуняша. – Денег дашь али светлым теремом пожалуешь?
– Коли не станешь с парнями знаться и замуж ни за кого не пойдешь, так женюсь на тебе! – выпалил Максимка, утирая рукавом выступивший на лбу пот. – Под венец поведу за верность!
– Так тебе батюшка и позволил на простой девке ожениться! – рассмеялась Дуняша. – Вам девок из другого теста подыскивают, все одно, что породистых кобылиц!
– Супротив строгановского слова никто не устоит! – целуя нательный крест, истово перекрестился Максимка. – И батюшка про то крепко знает. Про то сам Аника всем потомкам заповедовал!
Дуняша снисходительно посмотрела на мальчика и ласково потрепала его по вихрастой голове:
– Ты малец еще, чего с неоперившегося отрока возьмешь? Нашлепает батюшка по заду вицей, так все словеса растают, как соль в водице.
– Коли сказал, так и будет! Строганов говорит все одно, что по живому режет. Старик то был или малец, не все ли равно? Отрезанный ломоть назад не приставишь…
Дуняша, смеясь, толкнула от себя Максимку. Видя, как он неловко растянулся перед ней на земле, задорно сказала:
– Будет чушь-то молоть! Скоро к девкам на хороводы убегу, вот веселие где будет! Парни в шитых рубахах станут степенно похаживать мимо, да так и будут глазки о нас точить! – Девушка мечтательно зажмурилась. – Хочешь, светик мой ясный, пока что для тебя одного спою да станцую?
В ответ Максимка утвердительно качнул головою…
Девицы цветы щипали
Да у Ивана пытали:
– Что это за цветы?
– Это цветы Купалы,
Девицам – умывалы,
Парням – воздыханья!
Разгоряченная танцем, объятая радостным нетерпением, Дуняша казалась мальчику алым цветком, который расцветает всего на мгновенье да ускользает из рук огневыми искрами…
* * *
Купальская ночь томила, дразня возбужденными, не то человечьими, не то звериными, вскриками, заманивала в запретное лесное лоно, рассыпая по не успевшей остыть земле мерцающих светляков.
Максимка, внимая зову купальской ночи, дрожал от страха, прижимая к груди подсунутый Истомою охотничий свисток для отпугивания беспокойных лешаков и неугомонных русалок.
– Ты, Максимушка, коли леший шалить будет али встретишь в лесу какого паскудника за срамным делом, нагую русалию, то близко не подходи, а свисти что есть мочи да скорее ворочайся назад, – наставлял приказчик строгановского сына. – Я с самопалом поджидать стану. Коли нечисть погонится, тут мы ее и окрестим!
– Нечистых пули не берут, – задумчиво пробурчал Максимка, – разве серебряных пуль налил?
– Помилуй, зачем же пули? – удивился Истома. – Отборной солью снаряжу! Потом будут, паскудники, до самых Петров и Павлов вымачивать…
– Серебряной пулей было бы вернее…
– Бог с тобой, Максим Яковлевич! – рассмеялся Истома. – Бесовщины на белом свете столь развелось, что на всех серебра не наберешься! А зарядишь в них солью, так соль опосля к тебе и возвратится. И беса помучишь, и убытку не потерпишь! Учись, Яковлевич, с малолетства прибыль-то считать!
Максимка буркнул в ответ, схватил свисток и сломя голову кинулся в темноту, туда, где слышался озорной смех парней, откуда раздавались манящие девичьи вскрики…
Плывет Купала – зарей, зарей.
Глаза закрывает – листом, листом.
Плетет веночки – травой, травой.
Светит в ночи – огнем, огнем.
Лобзает в уста – жаром, жаром.
За то Купалу – славим, славим!
Укрывшись за обросшей мхом почернелой еловой корягой и затаив дыхание, Максимка впервые погружался в настоящую купальскую ночь, таинственную и терпкую, совсем не такую, о которой доводилось слышать от старой стряпухи Ярихи…
Посреди большой поляны, глухо закрытой лесом от посторонних взглядов, горело три костра, распаленных живым огнем. Маленький, в локоть, другой побольше, в аршин, и просторный, не меньше сажени.
Парни и девки, босоногие, одетые в одни рубахи, да увенчанные семитравными венками, с обязательно завитыми в них Иваном-да-Марьей, Богородицкой травой и медвежьими ушками, взявшись за руки, вели вокруг костров посолонь нескончаемый хоровод.
Купальная ночка мала,
Златы ключи брала,
Зорю размыкала, росу отпускала,
Роса медовая, трава шелковая…
«Неужели и моя Дуняша здесь? – Максимка напряженно вглядывался в сокрытые венками девичьи лица. – Пожалуй, вот эта похожа…»
Мальчик с досадою ударил рукою по мягкому мху. Повеяло сырым, холодным колодезным духом. Максимка суеверно оглянулся вокруг, ища глазами притаившегося в чащобе лешего, и, поспешно перекрестясь, прошептал:
– Спасова рука, Богородицын замок, Ангела стрела, сохраните душу
