Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов

После вечерни приказчик Истома наказал десяти лучшим стрелкам, отобранным Строгановым, явиться на двор за оружейным зелием, пулями да недельным съестным припасом.

Отец Никола по-скорому прочел молитву и, благословляя воинство на ратный подвиг, подчеркнул, что святой Феодор поверг змея не единою силою. Он оглядел сгрудившихся пищальников и, грозно потрясая перстом, пробасил:

– Оружиями бо веры ополчился еси мудрено и победил еси демонов полки, и победоносный явился еси страдалец!

Поутру Василько был хмурен и зол без меры. Беспрестанно теребя поводья, то и дело поправлял на голове шапку, недобро поглядывая в сторону скрывавшегося в белесом тумане Чусовского городка.

– Живи по Якову, да умирай по-всякому… Слышь, Данила, как мыслишь, отчего это Строгановы все на великомучеников воевать норовят? Никак греха боятся? Али в противнике бесовскую силу чуют?

– Волчий лов был на Тирона, а против Бегбелия идем на Стратилата. Выходит, нынешний супостат лютее прежнего. Вот и весь тайный умысел…

– Плевать я хотел на их умысел. Коли есть у человека вольная воля, так он и своим умом как-нибудь обойдется! – вспыхнул казак. – Только сдается мне, благодаря господскому усмотрению посекут нас вогулы почище волколаков. Кровушкой умоемся – исполать Якову Аникиевичу!

Карий посмотрел на казака и покачал головою:

– Смотри, Василько, как бы воля да неуемный язык тебя в колодки не загнали. До них путь короткий, да в них долгий…

– Не всякий прут и по закону гнут, – ухмыльнулся Василько. – Не таков я, Данила, чтобы жизнь свою по чужому хотению выправлять! Вот Строгановым послужу малехо, и будет с меня! Не обожгусь более, холопить себя не стану!

Казак довольно рассмеялся и, похлопав по шее Монгола, ласково обратился к коню:

– Ничего, родимой! Мы топереча от смерти заговоренные, век не пропадем. Вогульского князя порежем – и айда на волю: ты – к кобылам, я – к бабам!

– Все о воле грезишь? – спросил Карий. – Чего ж до сих пор не ушел? Неволить бы не стал…

– Собирался… да послушничек наш быстрее меня о воле смекнул, перед делом бегбелиевым дал деру!

– Уходил бы с ним… Строганов даже не почесался Савву искать, да и про тебя бы не вспомнил.

– Так-то оно так, – процедил казак, – только не могу за твое добро отпустить одного супротив смерти…

– Почему ж одного? – Карий показал на сопровождающих пищальников. – У меня и отряд имеется…

Василько недоверчиво посмотрел на стрелков и, выругавшись, сказал с укоризной:

– Злой ты, Карий, человек! Немилосердный, жестокий! Хоть в этом дурья послушниковская башка права оказалась! – Казак подскакал вплотную к Даниле и заглянул в глаза. – Батюшка с матушкой не остолопом меня породили, к чему ты меня дурнем-то выставляешь? Или не разумею, что сие за прикрытие? И зачем без доспеха налегке едем? И почто благословили идти на мученика?

– Коли все понимаешь, так зачем со мною идешь? – Карий внезапно остановил коня, спрыгивая в еще не прогретую солнцем траву. – У меня ремесло такое, а тебя понапрасну рисковать жизнью я не просил.

– Убьют, так убьют, от судьбы не отвертишься… Только казак Черномыс за свою шкуру паскудиться не станет! – Василько спрыгнул с Монгола и пошел рядом с Данилою. – Должок у меня перед тобою. Великий должок, как перед самим Христом-батюшкой!

Карий остановился и вопросительно посмотрел на казака.

– За то, что в Пыскоре не позволил забить меня до смерти палкою, как взбесившегося пса, – пояснил с жаром Василько. – Не дал пропасть, живым из ада вывел. Сколь живу, столь об этом и помнить буду!

– Ты знаешь, как за Христа мучили Феодора Стратилита? – неожиданно спросил Карий. – И я не знал, да успел расспросить про то Якова Аникиевича…

– Так и мне сказывай! Не помешает знать, кого о заступничестве да о спасении молить стану.

Карий повернулся лицом к восходящему солнцу и негромко сказал:

– Сначала его руки и ноги раздробили железными прутами, затем строгали тело мечом, отрезая куски так, чтобы не истек кровью до смерти, для чего жгли раны огнем. После, когда палачи притомились, Феодору выкололи глаза и распяли на кресте.

Василько стянул с головы шапку и перекрестился:

– Такая, стало быть, цена…

– Стало быть, такая…

* * *

К полудню ясное и безоблачное небо стало пропитываться густыми, тревожащими взгляд красками, вслед за которыми в воздухе повисла вязкая сладковатая духота. Большая гряда тяжелых туч шла с востока, медленно вытесняя с горизонта радужные цвета наступившего северного лета.

– На тьму движемся… – показал рукою Василько. – Стратилатовы грозы вещие, да и Бог не к доброму тьму кажет… Поворотим, Данила, назад…

Послышались далекие глухие раскаты, и холодный, пришедший с Камня северо-восточный ветер накрыл всадников ледяным духом.

– Данила! – Казак уже кричал в полный голос. – Ворочай людей на Чусовую! К чертовым каменьям опосля грозы пойдем!

Вдалеке показались первые всполохи, ветвистые и разлапые, как старые, искореженные бурями прибрежные ели. Царящий в небесах гул нарастал, все смелее пробуя восстающие в своих недрах силы, стремящиеся ниспасть на землю потопом.

– Не молчи, Данила! – надрывался Василько. – Ведаешь сам, нельзя идти! Не учуять в грозу засады. Коли нарвемся, перебьют, как озерных уток!

Покрывшееся свинцовой окалиной небо не давало иного света, кроме ослепительно вспыхивающих стремительных молний. Ветер обжег лица ледяной крошкой, сокрушая над головами всадников гибнущие от стужи летние небеса.

– Поздно… – спокойно ответил Карий и, показывая рукой по сторонам, крикнул оторопевшему Васильке. – Направо пойдешь – убит будешь; налево пойдешь – смерть найдешь…

– Ах ты, Господи, засада! – Казак в ужасе перекрестился и, спрыгнув с коня, плюхнулся наземь. – И здесь измена…

В грозных громовых раскатах послышался тонкий голос летящих в темноте стрел, и вот уже две стрелы впились в грудь Якунки Веселого, а третья угодила лошади в брюхо. Обезумевшее от боли животное бросилось в галоп, скидывая с себя умирающего стрелка.

Пищальники быстро спрыгивали с коней, прячась за первыми попавшимися кочками и корягами, беспорядочно паля в непроглядную мрачную Парму… Казалось, что посреди небесных громов и оглушительных пищальных залпов остановилось само время, выжидая подходящий момент для нового возвращения в этот мир…

Умирающий Якунка жадно хватал ртом воздух, тщетно силясь вырвать из груди длинные, оперенные совиными перьями вогульские стрелы. Захлебываясь идущей со рта пеной, звал на помощь, беспрестанно повторяя клокочущим голосом:

– Братцы, пособите…

На мгновение встала неожиданная тишина, но и ее было достаточно, чтобы потоки ледяной воды яростно хлынули с раскаленных небес на землю…

– Эй, руч! – послышался крик с черной стороны леса. – Не прячься, выходи говорить!

– Почто с тобой толковать, бесово отродье? – в ответ закричал Василько. – Ты людского языка не ведаешь, а по-звериньски