Запретные воспоминания - Людмила Мартова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теплицкий кивнул, что согласен. Радецкий вдохнул поглубже, как всегда перед неизбежным.
– Я сейчас спрошу одну вещь, которая покажется вам странной. И объяснять, почему я спрашиваю, не буду, зато попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Хорошо?
Петранцов и Теплицкий переглянулись. Мария Степановна посмотрела на него внимательно, а потом уверенно кивнула.
– Хорошо, Владимир Николаевич. Разумеется, мы так и сделаем.
С этой женщиной можно было ходить в разведку. Всегда она стояла на расстоянии вытянутой руки от него, хоть в операционной, хоть вне ее. Радецкий снова благодарно улыбнулся ей.
– Скажите, в тот день, когда все случилось, вы видели в отделении Валуеву?
Все трое оторопело смотрели на Радецкого, не понимая.
– Какую Валуеву? Нашу? Лену?
– Елену Михайловну из хирургии, – терпеливо объяснил он. – Утром в прошлый четверг она появлялась здесь?
– А что ей тут делать? – искренне удивился Петранцов. – У нее больные двумя этажами ниже.
– Может, искала кого-нибудь или с кем-то разговаривала.
– Нет, я ее не видел, – заведующий кардиохирургией покачал головой. – Правда, я к вам на оперативку уходил, так что за все время сказать не могу.
– Я тоже ее не видел, – покачал головой Теплицкий. – Понимаю, что, раз вы спрашиваете, у этого есть какие-то основания, но нет.
– Я ее видела, – подала голос Мария Степановна. – Я совершенно не придала этому значения и даже не вспомнила бы, если бы вы сейчас не спросили, но она тут была. Да, именно утром в четверг.
– Во сколько? – Не имело смысла спрашивать, уверена ли она. Петровская никогда не говорила того, в чем была не уверена.
– Я пришла на работу в половине девятого, как всегда. Валуеву заметила, когда заходила в свой кабинет, практически боковым зрением. Она шла по коридору. Я и обратила на нее внимание только потому, что стук каблуков услышала.
Да, каблуки, точно. Что же это получается, дочь Михаила Сурикова была здесь, на пятом этаже, как раз в то время, когда посуду после завтрака уже забрали, а назначения выполнять еще не начали. Другими словами, именно тогда, когда могли убить Нежинскую. Правда, времени на убийство у нее было совсем немного. Пара минут, не больше. Но это при условии, что тарелку из-под каши и чашку из-под кофе с молоком у старушки не забрали раньше. Кстати, он совсем забыл выяснить, как уехавшая в Москву более двадцати лет назад Нежинская, вернувшись в их город и попав в больницу, очутилась в одноместной палате.
Этот вопрос он задал Петранцову. Тот изумленно смотрел на начальника, словно тот прямо на глазах повредился разумом.
– Вы что, Владимир Николаевич, не помните? Это же было ваше распоряжение, – ответил заведующий отделением.
– Что значит мое? – не понял Радецкий. – Я про эту пациентку впервые в жизни услышал, когда ее уже не было в живых.
– Да как же. Позвонили из приемного отделения, сказали, что им по «скорой» поступила пациентка, которую вы просили положить в одноместную палату и обеспечить максимальный комфорт.
– Не все в порядке в королевстве датском, – пробормотал Радецкий со вздохом, – и как часто, я стесняюсь спросить, вам из приемного отделения передают такие мои просьбы?
– Нечасто, но бывает. Владимир Николаевич, ну, мы же все понимаем про общие палаты и желание некоторых лежать отдельно, причем не через отдел платных услуг.
– Мы все понимаем, – согласился Радецкий, чувствуя, что, кажется, звереет, – но обычно в таких случаях я сам вам звоню, Максим Сергеевич. Нет?
– Обычно да. Но иногда и нет. В общем, ничего странного я в этом звонке не увидел. Пациентку принял и разместил в десятой палате, которая, к счастью, была свободна.
– Ладно, с этим я разберусь. Спасибо. Михаил Сергеевич, Александр Яковлевич, извините, что задержал. Мария Степановна, проводите меня до лифта, пожалуйста.
Петровская, не задавая вопросов, молча пошла к двери. Быть на расстоянии вытянутой руки – это навсегда, да.
– Мария Степановна, вы можете выяснить у раздатчицы, во сколько она в четверг забрала пустую посуду из палаты Нежинской? Но мне надо с точностью до минуты. Как думаете, получится?
– Не знаю. – Пожилая медсестра смотрела на него серьезно, без тени сомнения в том, что ему действительно нужна и важна эта информация. – Несколько дней уже прошло, а они же все на один лад. Нюша, конечно, ответственная, но всего-навсего человек. Но я обещаю, что сделаю все, что могу, в том числе аккуратно спрошу, не видела ли она Валуеву рядом с десятой палатой. Я ведь правильно поняла, Владимир Николаевич?
Он взял ее руку в ладонь и поцеловал. Рука была сухая, с потрескавшейся от многолетнего частого мытья кожей, печатью профессии.
– Вы всегда понимали меня лучше всех, Мария Степановна.
– Трудно тебе? Устал? – ласково спросила она.
В существующей табели о рангах медсестра, даже такая уважаемая, как Мария Степановна, никогда-никогда не могла обратиться к врачу на «ты». На его памяти Петровская нарушала это правило всего дважды. В первый раз, когда он уезжал на защиту докторской диссертации и страшно волновался, хотя никому этого не показывал. Мария Степановна, разумеется, знала, потому что чувствовала его, словно Радецкий был ее сыном. Тогда она обняла его, прошептав в самое ухо: «Все у тебя будет хорошо, мой мальчик. Иначе и быть не может, потому что ты – лучший».
Второй раз случился, когда он впервые в жизни провел сложную многочасовую операцию на аорте, а потом остался на ночь в реанимации следить за состоянием пациента, хотя и дежурство было не его, и устал он так, что воспринимал все происходящее словно снятое на рапиде. Ночь прошла спокойно, а утром его вызвали ко входу в реанимацию, потому что пришла жена пациента. Он кинулся рассказывать про то, что операция оказалась успешной, что угроза миновала и все будет хорошо, но стоящая перед ним женщина перебила его неожиданным вопросом, который он даже не сразу понял.
– Это понятно, доктор, – сказала она. – Тапки где?
На выяснение, о чем идет речь, ушло какое-то время,
