Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Ричард Халл

Поэтому после прочтения отзыва о моем щедром предложении кровь во мне буквально заклокотала. Значит, по-хорошему не получится. Нет, я ожидала всяких придирок, предварительных замечаний, торговли, но теперь выяснялось, что он вообще не собирается смириться со своей судьбой. Сообщения об очередных приготовлениях к моему хладнокровному умерщвлению на сей раз принесли мне необычайную боль. Не отвратительно ли и вам было бы видеть, как этот юнец спокойно раздумывает и рассуждает о преимуществах одних ядов перед другими? Я читала о сравнительных достоинствах синильной кислоты, креозота, щавелевой кислоты и всего прочего и злилась все больше и больше. Но в то же время и смеялась над дуралеем от души. Например, над тем, чем окончились его несуразные попытки приобрести щавелевые кристаллы, – рождественскими открытками! Чтобы купить их хоть раз в жизни по собственному желанию, он был слишком скареден – хотя, впрочем, вру, однажды он подарил-таки мне открытку. Только одну… Или над тем, как он струсил поставить подпись в регистрационном журнале продажи ядов. Над его серьезными размышлениями о способах изготовления того или иного химиката. Над тем, как он ругался и досадовал, не понимая элементарных научных терминов. Даже над тем, как объелся за обедом. Но вот когда я узнала, что последствия жалкой мести Эдварда могут затронуть бог знает сколько других, ни в чем не повинных, никак не связанных с нашими разногласиями людей, мне стало совсем не смешно. Племянник на всех парах приближался к состоянию безумия, в каковом не поколебался бы отправить на тот свет всех Спенсеров – за то, что мешали ему, кухарку – за то, что его не выносила, Мэри – за то, что отказалась стать его любовницей… Пришлось бы ему убить половину населения Ллвувлла – он остался бы в лучшем случае равнодушен. Всего этого я допустить не могла.

И все же я подала ему еще несколько сигналов, дала последнюю возможность отступиться от сумасшедших намерений, оставила открытой дверь к достойной, честной карьере – ему было нужно только смириться и вступить на путь ее обретения. Но он не вступил.

В то же время хоть я и надеялась, что раскаяние или, если уж я слишком многого прошу, простая предусмотрительность как-то сдержит его, но от легкой безобидной игры в кошки-мышки отказаться не смогла. Вся соль моей шутки заключалась в том, что никакого аконита в саду вообще не было! Даже если бы мне безумно нравилась эта штука, я воздержалась бы от ее выращивания – а она мне не особенно и нравится. Более того, если бы у меня появилась прихоть ее выращивать, я уж как-нибудь знаю: на приусадебных участках принято культивировать не «борца свирепого», а разновидность хоть не совсем безвредную, но гораздо менее смертоносную, чем представлялось Эдварду.

Поэтому я имела возможность без всякого риска изучать «познания» племянника в элементарной ботанике, а также в буквальном смысле вести его «за нос по садовой дорожке» и наслаждаться видом его спины, нывшей от непривычных усилий при прополке. Видеть, как мягкие изнеженные ручки покрываются волдырями при соприкосновении с тяпкой и граблями (между прочим, тогда вечером Эдварду пришлось поработать куда дольше и напряженнее, чем он пишет) – а ради чего? Ведь я ловко и бессовестно надула бедного парня – заслуженной награды за тяжкий труд он так и не получил.

Поначалу я решила: лучше вообще молчать о борце. Чего проще – не упоминать названия кустарника, которого в саду нет. Да и разговор можно было свернуть гораздо раньше, чем мы приблизились к растению, принятому Эдвардом за аконит. (Как уже известно, речь шла о совершенно безобидных аквилегиях, или, если уж вы предпочитаете народные прозвища, – водосборах. Мой племянник описал их не только абсолютно неграмотно с научной точки зрения, но неточно даже с обывательской.) Повторяю, можно было прекратить беседу, просто предложив ему повторить парочку уже выученных названий, а когда ученик запутается (а запутался бы он непременно!), заявить: дескать, я устала и на сегодня ботаники достаточно. Так я и собиралась поступить, а потом заставить Эдварда еще раз-другой хорошенько потрудиться в саду ради мнимых сведений, которых он так жаждал. Но увидела, что парень буквально на последнем издыхании от перенесенных нагрузок, и усомнилась, хватит ли его когда-нибудь еще на подобные испытания.

Тут мне в голову пришла новая, еще более блестящая идея. Сначала я проверила, есть ли у него вообще хоть какие-нибудь познания в садоводстве. Как и предполагалось – никаких. Он радостно проглатывал самые нелепые глупости, любые несообразности. Ничто не мешало мне назвать розу наперстянкой, обыкновенный георгин выспренно окрестить эрикой пепельной, с каковой у него нет ни малейшего сходства, а «на сладкое» изобрести несколько очаровательных видов вроде сколерии, саксифрана и тому подобной чепухи. Эдварду, судя по всему, это очень понравилось. Ну и в конце путешествия просто для смеха – посмотреть, что из этого выйдет, – я заявила, что живокость, он же дельфиниум, он же шпорник садовый, или обыкновенный, – это и есть борец.

Отличная шутка. И полезная. Если бы Эдвард понял, что борцов в саду нет, он попытался бы где-нибудь их раздобыть, купить или, чего доброго, разработать новый гениальный план, что-нибудь, как он выразился бы, «томленное в кипящем масле». Кроме того, видели бы вы лицо племянника в тот момент! Вообще, он выдавал себя гораздо чаще, чем думал, а уж смехотворными вопросами – в первую очередь. Что уж говорить о дальнейших скрытно-хитроумных попытках проверить правильность полученных ботанических сведений – не надула ли я его часом?! Или сказала правду?! Я следила за ним украдкой. Ну и потеха. Поистине, никогда в жизни не встречала человека столь невежественного – а вот поди ж ты, даже у него, как теперь известно, возникли сомнения. Надо же. Я-то полагала, проглотит все и не подавится. Лучше бы ему было просто усвоить: борец принадлежит «к семейству лютиковых», а не забивать голову «соцветиями» и «чашелистиками» – толку вышло бы больше. Некоторые опыты Эдварда выглядели совсем уж чудно́. Похоже, ему думалось так: если выкопать растение из земли, рассмотреть корневища, а потом закопать обратно, оно преспокойно продолжит жить. Вы не поверите, но в короткий срок мой сад лишился всех аквилегий. А также водосборов.

Но как ни веселил меня ботанический идиотизм этого верного ученика «возмужавшего Мосли» – в политике нам было не сойтись, это точно, однако тут он дал бедному сэру Освальду незаслуженно плебейскую характеристику, – кошмарный факт оставался кошмарным фактом: Эдвард так и не отказался от мысли всех нас тут отравить.

Меня к тому же охватили смутные сомнения – будут ли полезны для моего пищеварения корневища аквилегии, водосбора, шпорника и всего остального, что растет в моем саду? А если говорить серьезнее, то, скорее, такие сомнения: когда данный план провалится так же бесславно, как все остальные, откажется ли Эдвард хоть тогда от неравной борьбы с судьбой? А то здоровье у меня тоже не бесконечное.

И вот я решила форсировать события. Надо предоставить Эдварду самый последний шанс одуматься и начать работать. Захочет им воспользоваться – сделаю все от меня зависящее, чтобы ему помочь. Откажется или просто надует губы – попробую заставить. Тут он прав, я хотела его заставить, и мне давно следовало это сделать – хоть отправляться именно в Бирмингем необязательно. Если впервые в жизни у него получится меня ослушаться и он останется в Бринмауре, при этом отказавшись от преступных умыслов, так что все вернется к прежнему порядку, который существовал до его пешей прогулки в Ллвувлл и обратно, – что ж, постараюсь с этим примириться, и мы как-нибудь потрусим по жизни бок о бок дальше. Но если он откажется, надует губы и к тому же – к тому же! – несмотря на последнее страшное предупреждение, продолжит строить козни, я его не пощажу.

Глава 6

И вот наступил час, так сказать, последнего собеседования. Отчет Эдварда о нем не слишком честен. Возможно, и бестактно было с моей стороны приступать к нему с серьезной беседой в то время, когда он собирался поспать, но ведь я никогда не только не одобряла привычки к дневному сну, а даже не помнила о ее существовании. К тому же он сам отрицал, что следует ей регулярно, и, как и многие другие, говорил, что любит иногда отдохнуть, если нет дел. Утверждать же, будто я прочла «монолог, или, скорее, лекцию», мне представляется явным преувеличением. Я всего лишь попыталась подчеркнуть: ему пришла пора поднапрячься и занять более надежное положение в жизни. Даже из проклятого дневника вы сами видели: начала я достаточно мягко. И, кстати говоря, может, фигура у меня и «коренастая», и «нескладная», но ногами я «попирала» не его каминный коврик, а свой! Именно эту деталь племянник всегда упускал из виду, а в ней все дело.

Ну да бог с ним. Эдвард отреагировал на то, что я считала и до сих пор считаю более чем щедрым деловым предложением, как угодно, только не с пониманием. До тех пор мне удавалось сносно владеть собой, хотя, признаюсь, не без труда – разве что, допускаю, тон мой приобрел некоторую резкость, когда прозвучало: «Жду ответа». Я намерена была добиться ответа во что бы то ни стало. Однако непоправимые слова еще не слетели с губ: имела место откровенная прямота, но не «ожесточение» и не «безжалостность», о которых упоминает Эдвард.