Джоконда и паяц - Наталья Солнцева

– На тебе порча, братан, – пугал Павла собутыльник Санек, которому теперь не с кем было пьянствовать. – Ей-богу, сглазили тебя!

Внезапная и бессмысленная смерть Алины встряхнула Павла, отрезвила. Как будто можно было стать еще более трезвым, чем он.

– Трезвость, она не каждому по плечу, милай, – разводил философию Санек. – У тебя от нее мозги не пухнут?

– Пухнут, – признался Павел. – Аж в глазах темно! Сестренку поминали, а я ни капли в рот не взял. Не смог!

– Иди ты. Правда, что ли? Ни капли?

– Вот те крест…

– Жестоко с тобой жизнь обошлась, – жалел его собутыльник. – Тебе ж теперь полная хана, парень. Знаешь, о чем наши бабы по углам шепчутся?

– О чем?

Санек оглянулся по сторонам, наклонился и быстро зашептал, обдавая Павла запахом перегара:

– Мать твоя к знахарке бегала, просила отворотного зелья. Чтоб, значит, от выпивки тебя отвадить. Видать, крепкое зелье-то колдунья дала. Действует наверняка. Гляди, паря, кабы тебя вовсе не скрючило. Как душу лечить, если не водкой?

– Да ну!

– Ты на меня не нукай, не запряг! – обиделся собутыльник. – Я дело говорю. Ты молодой еще, зеленый. Слушай опытного человека. Пропадешь, Пашка. Ой, пропадешь!

– Хватит каркать, – злился Павел. – Тоже мне, черный ворон нашелся.

– Ты иди к ней… иди и потребуй, чтобы она колдовство свое отменила. Сядем с тобой, бухнём, и враз полегчает. Бухнём, и тоска побоку.

Внутри у Павла от этих слов все переворачивалось.

– Насилия над собой терпеть нельзя, – подначивал его Санек. – Бабы, они кого хошь ухайдокают. Если бы ты сам от пития отказался, другое дело. А ты ведь не отказывался, а, Пашка?

– Выходит, без меня – меня женили? – нехорошо усмехался тот.

Перед глазами маячила «знахарка» с диковинным именем – Глория. Почему Павла вдруг так сильно потянуло к ней? Он вспомнил сон, который приснился ему после запоя. Стоит он лунной ночью посреди двора и держит в руках пустой стакан, а на донышке того стакана – белая горошина. Засверкала та горошина в темноте, покатилась по тропинке. Катится и светится, будто кусочек луны. Привела его горошина прямо к дому на отшибе, где жила Глория…

– Вот оно что! – осенило Павла. – Вот, какой фокус выходит!

– Плохой фокус, – закивал собутыльник. – Совсем плохой.

Внутри у Павла клокотал вулкан, готовый в любой миг взорваться огнем. На ком бы выместить зло? На ком бы отыграться?

Кинулся он к матери, давай пытать: ходила ли за отворотным зельем в коттедж у леса? Та ни в какую не признается.

– Это тебя Санек надоумил? Кого ты слушаешь? Алкаша окаянного? Санек давно мозги пропил и тебя подбивает. Тошно ему одному самогон-то лакать.

Не поверил Пашка матери, давай по шкафу шарить, по комоду. Поди, отыщи в стогу сена иголку. Все же повезло ему, наткнулся на железную коробку с пуговицами, высыпал на стол. Глядь – а там горошина белая закатилась в уголок. Схватил он горошину, тычет матери, что, мол, за штука такая? Та отнекивается, глаза прячет.

Не успела Евдокия Федотовна «лунный камушек» на погосте закопать, как было велено, все откладывала до удобного случая. Старый погост только в соседней деревне остался, туда добираться на перекладных. А у нее радикулит разыгрался, давление скачет. Потом беда обрушилась, племянница погибла. Опять не до горошины.

– Оставь, Паша, это от бабушкиных бус, – потянулась она к камушку, а сын его в кулак зажал, руку отдернул и головой мотает. Не отдам, дескать, и не проси.

– Бусинка, говоришь? А где же дырочка, куда нитку продергивать?

Зыркнул сердито глазами, развернулся и вышел вон. Евдокия Федотовна в слезы. Но разве слезами горю поможешь?

Горошина жгла Павлу ладонь, бередила душу. Словно сама Глория ему в сердце нож вонзила. Парню и больно, и сладко, и дышать нечем, и хмель в голове бродит без всякой водки. Побрел он, шатаясь, по темному проселку. Ночь выдалась лунная, землю морозец прихватил, а ему жарко, будто только что из бани. И мысли шальные крутятся. Эх, рубануть бы с плеча, разорвать тугой узел! Покончить со всем разом, как Серега Есенин! Затянется злая петля на шее, избавит от мук навсегда, насовсем…

Или броситься «знахарке» в ноги, вымолить любовь? Так ведь не сжалится, прогонит.

Остановился он посреди дороги, – впору завыть волком на луну. Да толку-то? Кому он нужен, Павел Майданов из Черного Лога? Кому до него дело есть? Этому холодному черному небу? Этим мерцающим звездам? Этому оку смерти в белесом ореоле?

Око смерти – вот что такое эта страшная ледяная луна. Вот чего она требует от него, чего ждет.

Ему нужен был стресс, что-то экстремальное, мощный выброс адреналина, который заглушил бы боль, разочарование, внутреннюю пустоту и бессмыслицу жизни.

Павел скрипнул зубами, развернулся и зашагал обратно к дому. В горнице сидела за столом мать, вязала, постукивая спицами. Ей не спалось. Чтобы не слышать ее голоса, не отвечать на ее вопросы, он сразу закрылся у себя и лег, не раздеваясь, на кровать, покрытую шерстяным одеялом. Голова гудела, сердце ныло. Мысли, одна хуже другой, распаляли воображение Павла.

Он вскочил и наклонился над большим сундуком в углу, где мать хранила старые тряпки. Раньше она работала завхозом в деревенском клубе. С тех пор как клуб приказал долго жить, оставшееся имущество перетащила домой. Авось пригодится.

Павел откинул тяжелую крышку и заглянул в сундук. Плюшевые занавеси пахли средством от моли, красная скатерть была заляпана чернилами. Он выбрасывал из сундука вещь за вещью, не понимая, что ищет. На пол полетели мятые костюмы Снегурочки, Ивана-дурака и Деда Мороза.

Павел напялил шапку Ивана с облезлым мехом по краям, глянул в зеркало и ухмыльнулся.

– Я не Иван и не дурак, – пробормотал он, снова зарываясь в сундук. – А это что? О-о! Это как раз для меня.

Из видавшего виды хлама были извлечены на свет костюм клоуна, парик и маска…

Москва

– Рафик? – взвизгнула женщина. – Как ты меня напугал! Что ты здесь делаешь?

– А ты? – в свою очередь удивился художник.

В мастерской Артынова горела лампочка, шторы на мансардных окнах были задернуты. В мутном желтом свете лицо Светланы казалось мертвым, как у восставшего из гроба оборотня. Кроваво-красные губы дрожали.

– Я… хотела поговорить с мужем.

– С бывшим мужем, – поправил ее Рафик. – Тогда тебе следовало заранее созвониться с ним.

– Он бы отказался от встречи. Сема жутко зол на меня. Подозревает, что я украла его картину. «Джоконду», которую он писал с Алины Кольцовой.

– Сема всех подозревает. Меня тоже.

– Он никого не любит и никому не доверяет, – вымолвила Светлана. Ее взгляд блуждал по мастерской. – Почему бы ему не заявить в полицию?

– Он считает, что его пропавшая «Мона Лиза» сама найдется, как та, которую похитили из Лувра, настоящая. Ее ведь искали, но безрезультатно. А потом вор сам объявился.

– В чем Сему не упрекнешь, так это в скромности, – пожала плечами декораторша. – Он вообразил себя гением, и наконец его мечты начали сбываться. Тут что-то нечисто.

– Зачем ты пришла?

– Меня разобрало любопытство, – заявила Светлана. – Обычно Сема задерживается здесь допоздна, и я…

– Не лги! – рассердился Рафик. – Иначе я позвоню Артынову и расскажу, что застал тебя здесь.

– Не расскажешь, – покачала она головой. – Ты ведь сам проник сюда без его ведома. Как ты открыл мастерскую? У тебя есть ключ?

– Сделал себе запасной, – нехотя признался Рафик. – На всякий случай.

Светлана невесело рассмеялась. Ее густо накрашенный рот растянулся, а глаза остались холодными.

Рафик понимал, как глупо звучат его оправдания, но других он не заготовил. Он не рассчитывал столкнуться здесь со Светланой и давать пояснения.

– Ладно, мы оба хитрим, – выдавил он фальшивую улыбку. – Давай начистоту. Мне не дает покоя одна вещь. Флакончик с жидкостью, которую Артынов добавляет в краски.

– Флакончик?

– Сема как-то обмолвился, что у него есть волшебный эликсир. Если добавить каплю в палитру, то…

Он не нашел подходящих слов и взмахнул в воздухе руками. Светлана следила за ним настороженным взглядом. Ей не нравилась ни сама ситуация, довольно двусмысленная, ни этот странный разговор.

– По-моему, ты все придумал, Рафик, чтобы запудрить мне мозги, – вспыхнула она. – Ты что-то искал в мастерской Артынова. Что?

– Флакончик. Похоже, твой бывший супруг ударился в магию. Он убивает черных петухов, разбрызгивает их кровь и произносит ужасные заклинания. Знаешь, как это называется? Обряд «вызова смерти». Вот, изволь убедиться…

Художник взял ее за локоть, потащил к кастрюле, где в прошлый раз обнаружил тушку обезглавленной птицы, и с торжествующим возгласом отдернул клеенку. Светлана с брезгливой миной заглянула в кастрюлю. Там было пусто.

– Ты чего? – опасливо покосилась она на Рафика.

– Что?! Где?! – всполошился он. – А-аа! Нету. Ну и фрукт твой Артынов. Успел все прибрать. Еще бы… дохлая птица, вероятно, издавала кошмарную вонь. Мне бы следовало догадаться. К черту! Это ничего не меняет. Полюбуйся!..