Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Группа А (кричат). Хотим забастовку!

Группа Б (кричат). Не хотим забастовки!

Кажется, сейчас начнется потасовка, но какой-то Находчивый, рабочий прерывает спор, вытаскивая из кармана монету.

Находчивый рабочий. Орел — да, решка — нет. (Подбрасывает монету в воздух.)

Все в напряженной тишине ждут результата.

Находчивый рабочий (поднимает монету и смотрит на нее). Забастовка!

Все (радостно). Забастовка! (Вскакивают на велосипеды, мотороллеры и уносятся прочь под грохот моторов.)

Площадь пустеет. Молодой рабочий на велосипеде едва не сбивает Молодую работницу.

Молодой рабочий. Я тебя не ушиб?

Молодая работница. Нет.

Молодой рабочий. Как тебя зовут?

Молодая работница. Паола. А тебя?

Молодой рабочий. Паоло.

Смеются.

Паоло. Садись.

Паола садится на раму велосипеда. Они уезжают в сторону…

Вторая сцена: лужок, заросший лютиками. Паоло и Паола, обнявшись на велосипеде, среди лютиков. В кадр входит колесо велосипеда.

Паоло. Ты плачешь?

Паола. Это от счастья.

Паоло. Я тоже хотел бы заплакать, но мне не удается. Я схожу с ума от радости.

Паола. Не верю.

Паоло. Вот смотри.

Принимается жадно пожирать пучки травы. Потом они обнимаются и целуются. Вдруг до них доносятся заводские шумы: пыхтенье, лязг, удары, звон прокатываемого металла.

Они возобновили работу! (Инстинктивно вскакивает на велосипед и уже готов умчаться.)

Паола. Паоло!

Паоло (в смущении останавливается). Паола!

Девушка садится на раму, и Паоло в отчаянии вертит педали, направляясь обратно к заводу.

Третья сцена: закрытые заводские ворота. Паоло соскакивает с велосипеда. Перед воротами взад-вперед прохаживается Сторож.

Сторож (бурчит себе под нос). Они пришли к соглашению. Три часа назад.

Паоло (в полной растерянности). Массари нас выгонит.

Паола (в отчаянии). Отец меня убьет.

Сторож (жестоко). Так вам и надо. Вы одни бастовали… А возможно, и сделали ребенка…

Паола плачет, уткнувшись головой в плечо Паоло. Но в эту секунду раздается смех. Из-за ограды выходят хозяин, Массари, и группа хохочущих рабочих — они смеются над незадачливой парочкой, которую, очевидно, все поджидали, чтобы сыграть с ними эту шутку.

Массари. Я вас беру обратно.

Все хохочут еще громче, а юноша и девушка, оправившись от растерянности, обнимаются и целуются на виду у всех.

Салони (к Кьяретти). Ну как?

Кьяретти. Мне нравится.

Салони (к Антонио). Ему нравится. Покупаю.

Антонио какое-то мгновение колеблется, потом вновь принимается с воодушевлением стучать на машинке.

(К Кьяретти.) Так приятно видеть его за работой, когда его охватывает вдохновение. Такое чувство, будто сидишь в театре…

Кьяретти между тем быстро просматривает то, что пишет Антонио, потом с довольным видом вытаскивает из кармана газету, протягивает один лист Салони, и оба погружаются в чтение.

Кьяретти (читая газету). «Рим, двенадцатого. Один старик уже много лет, ежедневно в обеденное время, ходил в тратторию „Эсперия“ просить объедки для своей собаки. Только на днях случайно выяснилось, что у старика никогда не было собаки».

Салони (неодобрительно покачав головой). Вчера ко мне домой пришел один человек. «Я голоден», — сказал он, закатывая глаза. Мы ему дали вареную куру. Куру — в полном смысле слова, с ножками, с двумя крылышками. Он тут же принялся ее пожирать. Потом вдруг перестал жевать. И таким любезным голоском попросил: «Щепотку соли, пожалуйста!»

Кьяретти (бросив на Салони понимающий взгляд, продолжает читать). «Наводнение в Калабрии. Тысячи гектаров затоплены. Дома разрушены. Погибло бесчисленное множество голов скота. Имеются жертвы среди населения».

Антонио (будто его ударило электрическим током). Поднимается занавес… Выходит актер и громким голосом говорит о наводнении в Калабрии. Тысячи гектаров затоплены, дома разрушены. Бесчисленное множество голов погибшего скота всплыло на поверхность вод. Человеческие жертвы… Занавес опускается…

Кьяретти (со значением). Это не искусство.

Антонио делает жест, как бы желая сказать: какая жалость!

Достаточно какого-нибудь нюанса, чтобы газетное сообщение заиграло, прямо на лестничной площадке, стало зрелищем. Но все-таки что-то требуется еще. Не думайте, что эти проблемы мне чужды, ведь цензура, в сущности, одно из проявлений вкуса.

Антонио (ободренный, прежним тоном). Я понял. Поднимается занавес. (Кричит.) Наводнение в Калабрии! Тысячи гектаров затоплены, дома разрушены! Бесчисленное множество голов скота всплыло на поверхность вод! Человеческие-е жертвы-ы-ы. (Его завывание постепенно становится более протяжным, словно выражая инфантильный, но вполне сознательный укор.)

Кьяретти (протестующим тоном). Ну, ну, нечего вам! Вы это произносите так, словно хотите возложить на меня вину за разлив рек. За это отвечают компетентные учреждения.

Антонио. Было бы хорошо, если бы с каждым днем эти различия все больше стирались. (Вскакивая на ноги.) Кто против войны — поднимите руку!

Поднимает руку; Кьяретти и Салони после некоторого колебания следуют его примеру. Первым руку поднимает Кьяретти, а потом, поглядев на него, и Салони.

(С удовольствием.) Наконец-то мы пришли к согласию. Я уже не вижу, что у одного руки слишком волосатые, а у другого глаза чуть подслеповаты. Вы оба даже кажетесь мне красивыми. Вы одухотворены. Слышите звуки труб?..

В самом деле раздаются звуки труб, и высвечивается сцена, изображающая площадь, на которую падают тени человеческих фигур, появляющихся и исчезающих и раскрытых окнах. На площадь выходит Герольд в сопровождении двух барабанщиков.

Герольд (громким голосом). Объявлена война!.. Война!.. Война!.. (Повторяет слово «война» на разные лады — растягивая, сокращая, быстро, медленно, пронзительно, торжественно, нежно, угрожающе.) Все граждане обязаны немедленно явиться на призывные пункты!

Тени в окнах колеблются, как волны. Никто не выходит на площадь. Снова раздается барабанный бой. Появляются два всадника, предшествующие прибытию Главы. А вот прибывает и сам Глава — большой, толстый, с грозным выражением лица. Он тоже верхом на детской деревянной лошадке, состоящей лишь из головы и палки.

Глава (властно). Считаю до десяти… Кто не явится, будет расстрелян.

Бьют и тотчас смолкают барабаны.

Раз, два, три, четыре, пять…

Делает неожиданную паузу, вновь бьют и мгновенно смолкают барабаны.

Шесть… семь… восемь… девять…

Долгая, мертвая тишина.

Девять с четвертью… девять с половиной…

Силуэты за жалюзи обнимаются: мужья и жены, матери и сыновья. Наверно, прощаются перед разлукой.

Девять с половиной… Девять и три четверти… Десять!

Он окидывает взглядом окна и ждет. Тени застыли неподвижно. Тишина кажется еще более давящей, бесконечной.

Десять!..

Никто не появляется. Проходит еще несколько томительных секунд. Глава все пытается делать хорошую мину при плохой игре и вдруг, уткнувшись в плечо одного из барабанщиков, разражается рыданиями. Так они и покидают площадь, а вслед на одной ножке скачет Антонио, как мальчик, бегущий за бродячими клоунами.

Кьяретти (изо всех сил трясет головой, а в это время персонажи аполога исчезают). Ну, это уже лишнее. Наш подопечный любит разные отступления от темы.

Салони. Да, верно. Подумайте, что было бы, если я, заключая крупную сделку, вдруг вскочил бы и пустился в пляс… а потом опять уселся бы и продолжал переговоры.

Кьяретти (указывая на Антонио). К сожалению, им многое позволено. Как шутам.

Салони (которому Кьяретти отдал газету, вдруг читает вслух одну заметку, и постепенно в голосе его звучит все большее изумление). «Он хочет купить глаз. Милан, двенадцатого. Синьор Н. Б. из Ломеллины в течение нескольких дней разъезжал в автомобиле по нашей провинции в поисках человека, который согласился бы продать ему глаз. Как сообщают, вчера вечером он встретился с неким Джакомо Н., который, находясь в затруднительном денежном положении, допускает мысль о том, чтобы обдумать эту перспективу».