Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Массари. Успокойтесь.

Достает из кармана толстую пачку ассигнаций — новеньких, с пылу с жару, молниеносно раскладывает одну за другой на столе. Джакомо берет их и в сопровождении жены, к которой присоединяются двое маленьких детей — один держит трехцветных флажок, другой бенгальские огни, — совершает по сцене круг почета, в то время как Кьяретти, выскочив из тени, набрасывается на Антонио.

Кьяретти (кричит). Я тебе не позволю пачкать наше знамя дешевыми фантазиями. (С еще большим ожесточением.) Я этого не позволю. (Пауза.) По крайней мере…

Антонио. По крайней мере…

Кьяретти (пытаясь взять себя в руки). По крайней мере если вы как-то не постараетесь… в ходе развития сюжета… распутать… путем научного синтеза… этот страшный узел.

Салони (с горячностью вступает в разговор, тогда как Джакомо со своей семьей садится в уголке и застывает там неподвижно, выставив перед собой флажок, словно на какой-то церемонии). Я тоже, Антонио, я тоже хочу, чтобы зритель трепетал, чтоб его подирал мороз по коже — сильнее, чем когда скребут по стеклу… чтобы у него от волнения застывало дыхание… вплоть до того момента, как у Джакомо ложечкой, словно желток из яйца, вынут глаз… Но потом… потом… проблеск надежды. (С хитрым видом.) Вложи надежду в последние метры фильма. Ты вложишь надежду?

Антонио. Но ведь я… я… я и так исполнен надежды.

Кьяретти. В таком случае, Антонио, докажи нам свое расположение. Поделись, каков будет финал. (Лицемерно.) Такое впечатление, что ты никогда не видел бедняков, когда они в полночь выходят из кино. Отец несет маленького сына на руках, а мать идет сзади. И еще один ребенок, хныча, семенит рядом. Дадим им радость. И ясность. (Умоляюще.) Ну, открой же — что в финале?

Антонио (весело). Я сам не знаю. Сейчас я вижу только начало.

Кьяретти (с угрозой в голосе). Нет… финал. Я хочу знать, что в финале.

Антонио. Начало… вот начало… Мы находимся на фабрике Массари. Поглядите, как он спокоен.

И самом деле появляется Массари, в тех же очках с одним темным стеклом: он спокойно, с начальственным видом, расхаживает взад-вперед. Постепенно вырисовываются фигуры нескольких рабочих — они стоят за длинным столом и дуют в трубы, из которых вылетают детские воздушные шарики.

Обратите внимание на спокойствие хозяина — это спокойствие богатого человека. Мы все слишком спокойны.

Антонио усаживает Кьяретти и Салони, которые заинтересованы происходящим на сцене, но вместе с тем удивлены и полны недоверия. Рабочие, испуганные присутствием Массари, дуют изо всех сил, но им не скрыть своей усталости. Специально выделенный рабочий непрерывно ходит вдоль стола, собирая шарики, словно цветы. Вдруг одного из рабочих, который слишком сильно надул шарик, будто подхватывает порывом ветра, и он взмывает вверх. Все вскакивают на ноги, пытаясь удержать его, но полет столь стремителен, что они не успевают даже его коснуться.

Все рабочие вместе. Акилле!.. Акилле!.. Акилле!..

Один из рабочих. Гляди, сел на облако…

Другой рабочий. Нет-нет, он летит дальше…

Все вместе. Акилле!.. Акилле!.. Его уже не видно… (К Массари с агрессивным отчаянием.). Его уже по видно… Это третий за месяц.

Массари снимает шляпу и принимает скорбную позу, словно перед могилой.

Первый рабочий (кричит). Я его еще вижу. Вон он!..

Третий рабочий. Нет, это голубь.

Четвертый рабочий (горестно). Тот, которого унесло два месяца назад, упал в океан!

Третий рабочий (к Массари). Вы должны увеличить сумму страховки.

Массари. Еще минутку молчания — почтим его память!

Все замолкают и стоят, склонив головы, кроме двоих-троих, которые пытаются тайком взглянуть вверх.

Третий рабочий (враждебным тоном). Двадцать процентов!

Пятый рабочий. Иначе мы начнем стачку.

Все скрещивают руки на груди.

Кьяретти (взрываясь). Сепия, свинец, солома, сурок, сироп, слог.

Салони. Селезень, секвойя, ступенька, суфле.

Антонио гладит то одного, то другого по голове, умоляет, целует им руки, опускается перед ними на колени, только бы молчали, оставались сидеть и не мешали продолжать сцену. Кьяретти и Салони неохотно уступают и успокаиваются.

Третий рабочий. Синьор Массари, двадцать процентов.

Массари (долго молча смотрит на рабочих, качая головой). Почему вы всегда разговариваете со мной таким враждебным тоном? Ни разу не видел, чтоб вы улыбнулись… говорили со мной, как полагается человеку с человеком…

Третий рабочий. Двадцать процентов, синьор Массари.

Массари. Может быть, вы предполагаете, что я не могу дрожать, вздрагивать, даже исхудать, как жердь. Нет. Я не…

Четвертый рабочий. Двадцать процентов.

Массари. Грусть, печаль? Вы ее всю забрали себе, я не могу опечалиться. Я всегда смеюсь, вот так — ха-ха-ха. Никакой меланхолии. Она вся у вас.

Третий рабочий. Двадцать процентов, синьор Массари.

Массари. Если мы усядемся здесь, вот на этих двух стульях, и в них будут гвозди — ах! ах! — мы вскочим вместе на ноги, вместе… хотя у меня всего один глаз. (Другим тоном). Я не допущу, чтобы кто-то использовал этот мой физический недостаток. (Продолжая чуть торжественным тоном.) Лучше разойдемся, отойдем друг от друга, как солдаты. (Делает несколько шагов, словно маршируя.) Но потом, когда настанет ночь, мы все равно — хотим мы того или не хотим — собьемся в кучу, словно щиты, и будем прислушиваться к далекому вою сирены.

Все вместе. Двадцать процентов, синьор Массари.

Массари (к одному из рабочих). Потрогай, ну, потрогай… я такой же, как вы… Потрогай. (Рабочий, ошарашенный, дотрагивается до него.) Нет, ты внутри потрогай — внутри. Не гляди только на форму… Нет, я не «совсем плохой». Я не… нечто другое. Я — обыкновенный, будничный. (Явно собирается сообщить что-то очень важное, так как озирается с видом человека, не желающего, чтобы его услышали посторонние.) Только вы должны это знать. И поразмыслить над этим. Потом можно возобновить переговоры. Я… мне (вновь озирается, прежде чем сделать свое признание)… жена наставляет мне рога. (Опускает голову, притворяясь огорченным, но исподтишка наблюдает за рабочими, чтобы увидеть, какое впечатление произвело на них его сообщение.)

Третий рабочий (смущенно). Да мы это знали, синьор Массари.

Массари поднимает голову, изумленный неожиданным ответом, он получил удар в самое сердце, но растерянность длится всего одно мгновение. Ему удается взять себя в руки, и после короткой паузы он вновь обращается к рабочим.

Массари (с дрожью в голосе). Ну так что же?

Все вместе. Двадцать процентов, синьор Массари.

Массари (разочарованно). Нет, с вами поистине невозможно достичь понимания. (В сердцах резко тычет сигарой в воздушный шарик, тот лопается, и сцена исчезает.)

Кьяретти (решительно). Все это — одна серость, промозглость и сырость.

Салони. А людям подай яркость, страстность, пылкость.

Кьяретти. И если вы в этом сомневаетесь, давайте проверим. На первом встречном. (С самым невинным видом обращается в темнеющую глубину сцены.) Эй, послушайте, любезный…

Появляется карабинер в полной парадной форме.

Что вам больше по душе: сырость, серость, промозглость или пылкость, страстность, яркость?

Карабинер (встав по стойке «смирно» и по-военному скандируя). Яркость! (Поворачивается налево кругом и исчезает.)

Салони (торжествующе). Ну, убедились?

Антонио. Нет…

Кьяретти. Хватит, сегодня вы утратили даже чувство собственного достоинства…

Салони. Его точно подменили, у него даже голос стал другим. (Вкрадчиво.) Прошу тебя, Антонио, повторим еще раз нашу… нашу вчерашнюю встречу. Мы подписали контракт. Я дал тебе аванс. Не так ли?

Антонио. Да, это так.

Салони. У меня еще сейчас в ушах звучат твои слова, а тут (показывает ладонь) я ощущаю тепло твоей руки. (Меняет тон, стараясь точнее воссоздать вчерашнюю сцену.) Антонио, как поживает твоя жена? (Антонио медлит с ответом.) Ну, давай же, умоляю тебя, Антонио, как поживает твоя жена? (Другим тоном.) Это было, кажется, в три часа дня. Вчера, в моей конторе.