История одной деревни - Ольга Лапина

Наконец переселенцы прибыли на место. Железные засовы открылись, и двери вагонов распахнулись настежь. Можно было выходить. Свобода. Вернее, возможность наконец-то вдохнуть полной грудью свежий, морозный воздух, размять скованные неподвижностью тела. Но на этом ощущение свободы и заканчивались. Немцев по-прежнему окружали солдаты с автоматами, и они по-прежнему не имели права свободного передвижения.

Когда все немецкие переселенцы вышли из своих вагонов, то образовалась гигантская колонна из живых людей. Фантастическая картина, почти апокалипсическая. Посмотреть на приезжих собралось, пожалуй, все местное население. Они с любопытством смотрели на немцев, а те смотрели на них. Маленькие дети, из местных, тыкали пальцами в приезжих и громко спрашивали своих родителей:

– А где же рога и копыта, о которых вы нам рассказывали? У этих немцев нет ни рогов, ни копыт. Да они такие же, как и мы!

Первую ночь на чужой земле пришлось провести буквально на земле. Морозы, кстати, к этому времени были уже нешуточные. Был ноябрь, и повсюду лежал снег. Разожгли костры, постелили на землю что-то из одежды, да и забылись до утра тревожным сном. Уставшие, измученные долгой дорогой люди спали. Могли ли они, пережившие к этому времени столько потрясений и боли, предполагать, что настоящее-то их горе еще впереди?

Расселение

На следующее утро немецкие семьи стали расселять. В основном джигинцы попали в разные села Зыряновского района. И теперь им предстояло жить в относительном отдалении друг от друга. Нужно сказать, что теоретически, согласно инструкциям, механизм расселения выглядел отлаженным и разумно организованным.

Выдержки из документа «О переселении немцев из Запорожской, Сталинской и Ворошиловоградской областей», Постановление ГКО СССР № ГКО-702сс от 22 сентября 1941 года

«…Расселение в новых местах производить путем вселения в существующие колхозы и совхозы и расселения переселяемых в новые места с использованием всех существующих строений в сельских местностях и путем уплотнения населения.

…Переселяемым, которым не будут предоставляться в местах вселения дома, выдается на постройку, в отдельных случаях и на ремонт домов, кредит по линии Сельхозбанка в размере до 2000 рублей сроком на 5 лет из 3 % годовых, с погашением полученного кредита со второго года после получения ссуды…»

На деле все опять-таки выглядело несколько иначе.

Отдельное жилье немцам не предоставляли. Как правило, жилищный вопрос переселенцев решался путем «уплотнения населения». Местному населению такое «уплотнение» вряд ли могло понравиться. Кому же понравится, когда в твоем доме появляются чужие люди, да еще и враги народа, «фашисты проклятые»?

Галина Кроль до войны была стахановкой. В годы войны вместе со всеми немцами села попала в Восточный Казахстан. Она рассказывала руководителю джигинского музея Екатерине Шрамовой, что их после долгого пути высадили на необжитом пространстве. Ни одежды, ни еды, ни дров, чтобы обогреться. На первое время вырыли с детьми землянку. Ходила на работу на лесоповал. Детей оставить было не с кем. Обматывала их разным тряпьем, чтобы не замерзли, и брала с собой. Многие на лесоповале погибали под падавшими деревьями. После работы Галина вместе с другими немками отправлялась наниматься на работу в семьи местных жителей – за кусок хлеба.

Из воспоминаний Альмы Карловны Герман

«…Когда мы приехали в Восточный Казахстан, нас стали расселять. Возили на подводах по домам и, если дом был подходящий, устраивали на поселение. Нас-то было в семье тринадцать человек. И вот председатель заводит нас в один дом. А в том доме жила русская женщина, у которой было своих трое маленьких ребят. Так она у порога встала и криком кричит. Не хочет нас впускать в дом. Как же – война идет с немцами, а ей немцев в дом подселяют. Ее трое ребятишек на нас с печки смотрят, а она кричит и просто нас выталкивает из дома. А председатель, наоборот, нас подталкивает сзади, чтобы заходили. В общем, заселились мы к ней. В доме была одна большая комната. Так мы все в ней и жили – нас тринадцать человек и хозяйка с троими детьми. На ночь соломы бросим на пол и спим…»

Семье Эммануила Фельхле в этом смысле посчастливилось, их разместили в отдельной комнате. Впрочем, при этой комнате не было ни кухни, ни коридора. Словом, коробка с окнами и дверью. На нескольких метрах принуждены были разместиться более десяти человек. Как запишет позже в своем дневнике Эммануил Фельхле: «Когда все легли спать, то был занят каждый сантиметр…»

Уже на новом месте немцам сообщили, что их переселили сюда навсегда и надежды на возвращение на прежнее место жительства нет. И такая новость тоже не могла прибавить любви к приезжим со стороны местного населения. Временно терпеть подселение и связанные с этим неудобства местные еще были готовы. Но ведь известно, что нет ничего более постоянного, чем временное. Словом, местные жители неохотно брали к себе в дома постояльцев. Старались не принимать в свой дом большие семьи и семьи с маленькими детьми. Не хотели лишних хлопот.

Семья Иды Готлибовны была и большой, и в ней были маленькие дети. Потому никто не хотел их брать для подселения. Конюх, что возил их по селу в течение всего дня, после очередной неудачной попытки пристроить семью Кроль в один из домов, наконец повернул лошадей и повез своих измученных путников к зданию местной конюшни. Уставшие, голодные, промерзшие люди и этому пристанищу были рады. Впрочем, семью Кроль сразу предупредили, что в конюшне они могут только ночевать. А поутру, когда придут на работу конюхи, чтоб духу немцев в конюшне не было. И на это условие пришлось согласиться. Так и повелось: чуть забрезжит рассвет, вся семья Кроль спешно оставляла свое временное пристанище, чтобы возвратиться только под вечер, когда рабочий день подходил к концу.

Только по весне отец Иды вместе с ее старшим братом выкопали на горе землянку, в которую вскоре и переселилась семья Кроль. Какой-никакой, но это был уже их собственный угол. Хоть и не такой комфортный, зато никто их не мог выгнать их из этого убежища.

Ида Балько вспоминает, что гора весной была похожа на сказочную страну. Цветы росли на горе той необыкновенные. Крупные, яркие, душистые… Смотришь на эти цветы, любуешься на их нежную красоту, и забываешь на время, что живешь в аду. (Эти цветы по-сибирски называются жарки. Русское название – купальница, немецкое – Trollblume, цветок троллей. Это такой горный оранжевый цветок, похожий на маленький пион. Очень красивый и яркий. Они цветут весной, когда даже еще снег в горах не сошел. Их, кстати, много в Альпах, в Баварии. Так что это очень созвучно все. – Альфред Кох.)

Жизнь на новом месте

Более всего переселенцев мучило ощущение постоянного голода. Постоянного. К этому следует прибавить неустроенность, непосильную работу, болезни. Стоит ли удивляться тому, что детская смертность в семьях немцев была очень высокой? Взрослые еще кое-как справлялись с холодом и голодом, а для детей (маленьких детей особенно) условия новой жизни часто становились смертельными. В один из дней суровой ссылки, в марте 1942 года, Эммануил Фельхле запишет в своем дневнике, что его дочь, маленькая Герда, умерла. Умерла она в ссылке, в Зыряновске.

Вообще, дневник Фельхле не отличается эмоциональными красками. Сухое перечисление фактов, за которыми часто проступает страшная и суровая реальность. Но вот в этом месте дневника, где отец пишет о смерти своей маленькой дочери Герды, которой едва исполнилось два года на тот момент, вдруг прорываются сдержанные рыдания. Эти сдержанные рыдания можно почувствовать, услышать, угадать в простых немецких словах, выведенных русскими буквами: «Ауфидерзейн, май либес кинд Герда»…

Из воспоминаний Ванды Андреевны Фладунг

«…Помню, лежим мы все на печке и смотрим, как мама у плиты блины печет. Хотя одно название, что блины – без жира, без молока, без яиц…Так мама испечет блин и по очереди нам бросает на печку. А после мама по очереди дает нам вылизывать кастрюльку…»

Из воспоминаний Вольдемара Фладунга

«…Все время хотелось есть. Наша соседка, русская женщина, работала на пункте по переработке молока. И каждый раз приносила молоко домой. Однажды она принесла с работы простоквашу, перелила ее в таз и оставила так на ночь. Забыла, наверное. Так к утру в этом тазу уже было 11 мышей. Естественно, та женщина такую простоквашу есть не стала и отдала ее нам. Так я в тот день столько этой простокваши с голоду-то съел, что мне плохо стало. И с той поры и по сей день я на молочное даже смотреть не могу…»

Вольдемар Фладунг помнит и другую историю из своего детства. Когда однажды, мучимый голодом, он устроил хитроумную ловушку для крота. И поймал зверька. Маленький Вольдемар, которому тогда было от силы шесть лет, не только сумел разделать и зажарить для себя на сковородке добычу, но и аккуратно предварительно снять с убитого крота шкуру. Мальчишка из разговоров взрослых к тому времени уже успел понять, что шкуры животных должно сдавать государству – существовал такой налог. Вольдемар был законопослушным мальчиком. Хоть и очень голодным.