Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер

– И что ты тут видишь такого, от чего невозможно оторваться и чего не найдёшь в любом другом мегаполисе?

– Ты смотришь взглядом человека остающегося. А я… Поверь, это очень разные взгляды. Мы сейчас видим разное, понимаешь?

– Не очень.

– Ну да… с чего бы, – у Людки дрогнул подбородок. – И вот как с тобой, дурой, расстаться? – она смотрела на меня мокрыми глазами. – Хорошо хоть одна идиотка уже сбежала, теперь моя очередь реветь, – подруга зашмыгала носом, зажмурив глаза и уткнулась лбом мне в плечо. Я уловила знакомый и родной чуть горьковатый аромат её густых волос, как обычно, собранных в высокий хвост. Это перебор: Маринкина история и истерика, Людкин отъезд и её слёзы. Людка разнюнилась? Конец света приближается, теперь это очевидно.

Мне тоже хотелось плакать. Даже выть.

– Что ж вы делаете, девчонки? Куда ж вы все… – выдавила я из себя. Великая утешительница!

Так мы и сидели, замерев, два соляных столбика.

– Тебе надо успеть драпануть до президентских выборов, – в конце концов, всхлипнула я. – А то ведь неизвестно, как оно повернётся.

– Ай, брось, – вздохнула Людка. – Ничего не случится. Не слушай свою Полину-на-баррикадах. Да и я намного раньше уеду, намного…

– Маринка к тому времени уже, наверное, родит или почти родит. В смысле – когда мы тебя провожать будем.

– Значит, она не будет провожать.

– Спятила? Или ты про её Лёшеньку ещё худшего мнения, чем я?

– Да нет… Просто… ну, куда с малышом или с огромным пузом тащиться с Рублёвки…

– Так её же привезут в Мерседесе. Туда и обратно. И няньки у неё будут наверняка, кроме того, есть Маринина мама, если её в дом пускают, конечно.

– Ну, бабушку-то пустят, я уверена!

– Тем более.

– Белка… что мы несём? О чём мы говорим?

– О том, что ты скоро уезжаешь. А Маринка уже уехала.

Я хочу плакать, горько плакать.

Разговор с Людой про Демона… и не только

Некоторое время спустя мы с Людкой встретились только вдвоём. Замёрзнув, гуляя по промозглой Москве, пришли отогреваться ко мне домой и уютно расположились с чашками горячего чая в комнате. Я размякла в тепле, расслабилась, и мне вдруг взбрендило рассказать подруге про медвежонка-Демона, про страх перед свадьбой, про рыдание на розовом кафеле – в общем, открыться. Я этого больше не стеснялась. Или время пришло. Нет, не знаю, почему и зачем, но захотелось – и всё тут.

С каким интересом Люда слушала меня!

Чай выпит, чашки отставлены на столик, мы молча сидим на диване. Я всё сказала, жду реакции, и мне тревожно, отчего подруга молчит. А она, кусая нижнюю губу и скрестив на груди руки, смотрит куда-то в сторону, хмурит брови, напряжённо размышляя. Запасусь терпением, что мне остаётся.

Наконец, Людка тряхнула конским хвостом, улыбнулась и посмотрела на меня лукаво-вопросительно:

– Почему раньше об этом не рассказывала?

– А надо было?

– Ага. Это многое объясняет. Ты для меня была чуточку загадкой. Сфинкс непрошибаемый. А оно вона чо… Только несильно тебе помогло, как я погляжу.

– То есть?

Людка пожала плечами:

– Ну, например, ты рассказала, как до ужаса боялась встречи Тимура и Марины. Тебе было плохо во время собственной свадьбы! Да, никто ничего не заметил – ну и что? Тебя-то саму колотило.

– Лучше бы все всё заметили?

– Лучше бы ты такого не чувствовала в принципе, вот что! Была бы в себе уверена и получала удовольствие от свадьбы, от любви, от Тимура! Но твой Демон тебе в этом ни фига не помог. Зато ты «сохранила лицо» перед чужим человеком – Маринкиным мужем, никто из нас ничего не узнал про истерику в туалете. Почему ты не рассказала, не поделилась? Ну, хотя бы со мной? Ты боялась показаться слабой – перед кем? Перед этим… мистером Твистером? Ну, хорошо, понимаю. Но мы с Маринкой разве чужие? Разве я тебе чужая?

Мне показалось, в словах Людки сквозила обида. И голос подозрительно дрогнул. Какого чёрта я затеяла эту исповедь?

– И для чего я тебе всё это рассказала? Сдаётся мне, зря.

– Может, и зря, – буркнула та. – Теперь буду думать, сколько ещё всякого ты от меня скрываешь.

– А вот знаешь, что, – вдруг разозлилась я. – Можно подумать, что ты – сама откровенность! Из нас троих ты всегда была самой закрытой, между прочим. Я хоть морду делала, но, в основном, вы про меня всё знали. По крайней мере, про события в моей жизни. Ну, не про чувства, не про переживания, но уж про всё важное знали, ничего от вас не скрывала. Сколько я про родителей рассказывала, про папу. Или вот Маринка… Вспомни, как мы всех её парней обсуждали, она ещё ревела из-за одного, помнишь? Мы тогда много интересного узнали про её умение материться. Или про моего Тимура, про Полину – я вам все уши ими продырявила. А что мы знали про тебя? К примеру, про твои отношения с парнями, ну, или про то, что и как у тебя дома, про брата.

– А что у меня дома? – ошарашенно спросила Люда. – У меня всё нормально было, как у всех. Мне нечего рассказывать. Я обыкновенная, и всё у меня самое обыкновенное.

Пришёл мой черед обалдеть. Кто другой был бы на месте Людки, не усомнилась бы, что девушка кокетничает и выпендривается. «Я обыкновенная. Ах, разубеждайте, скажите, какая я особенная!» Но только не Людка, не она – слишком давно я её знаю, чтобы предположить жеманство.

– Ты сейчас всерьёз?

– Что именно?

– Вот это «я обыкновенная»?

– Абсолютно. Рассказывать не о чем. Просто всё в порядке, всё хорошо, ничего экстраординарного. Родители хорошие, я их обожаю, но они… что о них говорить? Брат нормальный, мы дружим – кому это интересно? А насчёт парней… – подруга замялась. – Вообще не люблю эту тему обсуждать с кем бы то ни было. Это настолько личное, что… прости, Белочка, но даже с тобой не намерена, не моё – болтать об интимных отношениях. Слушай! – воскликнула она. – Как ловко ты перевела разговор на меня! Мы о тебе говорили…

– Погоди. Давай врубим логику. У тебя есть интимное, о чём ты будешь молчать даже под пытками, как партизан на допросе, и это нормально, я должна принять и не питюкать. А что у меня может быть своё интимное, тебя почему-то возмутило! Где ж справедливость, как говаривал старик Сальери. Что за двойные стандарты? Знаешь, о чём я ужасно сожалею? О том, что затеяла такой разговор. Проявила слабость за каким-то хреном. А давай сделаем вид, что этого эпизода в нашей жизни не было вообще?

Я была раздражена, хотя не столько на Людку, а в большей степени на себя. Что на меня нашло? Показалось, что мы с ней близки не