Мышеловка - Александр Трапезников

— Ну скоро ты там? — услышали мы голос Комочкова.

— Сейчас! — откликнулся я глухо и повернул лицо к Милене.

— Дурак… — прошептала она. — Ты чуть не убил меня.

— Может быть, это тебе бы понравилось, — сказал я. И мстительно добавил: — Извини, Валерия…

Мы молча оделись, стараясь не смотреть друг на друга. Нам было и хорошо, и плохо, и смешно, и досадно. Полный набор чувств. Где еще испытаешь такое, как не в Полынье?

— Давай подправлю грим, — деловито произнесла Милена, снова взявшись за свои кисточки. — Сейчас ты похож не на больного, а на сумасшедшего.

— Никогда больше не называй меня именами своих любовников, — сурово предупредил ее я. — Иначе я завершу то, что начал. — И она посмотрела на меня с каким-то потаенным уважением. Может быть, впервые за всю нашу совместную жизнь.

Минут через десять я вышел из ее комнаты в зал, где за столом, лениво играя в карты, сидели Барсуковы и Комочков.

— Ой, Вадим, что с тобой случилось? — испуганно спросила Маша. — Ты заболел?

— Перегрелся, — ответил я. — К утру пройдет. Пошли, Николай.

— Лучше бы тебе лечь, — посоветовал Сеня. — Пока кризис не минует.

— Тибетские монахи лечат болезни активными физическими упражнениями.

— Оно и видно, что ты не терял времени даром, — усмехнулся Комочков. — Я тебя уже полтора часа жду.

— А куда вы собрались? — поинтересовалась Маша.

— К доктору, куда же еще? — ответил я. — Лечиться будем.

Мы вышли на улицу. Времени было около одиннадцати, и уже вовсю светила луна. Мысленно я благодарил Комочкова за то, что он так вовремя постучал в дверь — иначе в Полынье появился бы еще один труп. Поистине, поселок любви и смерти…

Окна в домах, мимо которых мы проходили, уже не светились. Жители здесь ложились рано. И на улице, конечно же, никого не было. Лишь лай собак сопровождал наше торопливое шествие. Вскоре мы подошли к жилищу доктора Мендлева — высокому кирпичному дому на восточной окраине Полыньи, неподалеку от церкви и кладбища. Когда мы приблизились к калитке, во дворе глухо зарычала овчарка.

— Зови! — шепнул я Комочкову. — Буди этого Айболита.

— Густав Иванович! — закричал Николай. — Эй, доктор! Откройте!

И тотчас же в ответ ему яростно залаяла собака, бросаясь на проволочное заграждение, пытаясь перепрыгнуть через высокий забор. В одном из окон зажегся свет. Потом дверь в доме открылась, на порог вышел сам Мендлев, включив мощный фонарь.

— Кто там?

— Густав Иванович, срочно нужна ваша помощь! Идите сюда! — Комочков толкнул меня в бок: — Ну, теперь дело за тобой. Как ты думаешь, он давал клятву Гиппократа?

А доктор уже шел к нам. Он привязал собаку, открыл калитку и подхватил меня, чуть не упавшего ему на грудь. Вместе с Комочковым, поддерживая меня под руки, они довели больного до дома, ввели в прихожую, а затем в какую-то комнату, уложив на кушетку. Я тяжело дышал, блуждая взглядом по стенам, словно не узнавая ни доктора, ни Комочкова. По моему лицу катились крупные капли пота, которыми меня заранее наградил Комочков из пульверизатора. Одной рукой я держался за сердце, а другой — за живот, решив на всякий случай, что у меня должны болеть все внутренности. От печени до селезенки.

— Что с ним? — спросил Густав Иванович, надевая очки.

— А это уж вам карты в руки, — на преферансном языке ответил Николай. И, продолжая тасовать колоду, добавил: — Шли мы с ним вдоль берега озера, разговаривали, а потом он как повалится на землю, как сожмется, застонет… Я испугался, думал, концы отдает… Ну, немного пришел в себя. Хорошо, что ваш дом рядом. Еле довел. Что будем делать, доктор? Можно ли его сейчас трогать?

— Нет, пусть лежит, — поспешно отозвался Мендлев. — Очевидно, лучше ему остаться у меня до утра. — Он пощупал мой лоб, потом пульс. — Странно…

Доктор вышел в соседнюю комнату, затем вернулся с фонендоскопом и аппаратом для измерения давления. Но за это время мы успели обменяться с Комочковым парой фраз:

— Это не дом, а крепость, смотри, какие решетки.

— Лежи, больной, и побольше постанывай. Главное, что он хранит верность клятве Гиппократа, не выгнал тебя, чтобы ты подыхал под забором…

Мендлев начал выслушивать меня, бормоча себе под нос:

— Странно, странно… Пульс почти ровный… Тоны сердца ясные, неприглушенные… Может быть, перитонит?

— Точно, перитонит! — авторитетно заявил Комочков. — Он с утра за живот держался.

— Живот мягкий… Странно, странно… Наверное, кардиология. Что-то связанное с неврозом… На лицо явная астения…

Минут десять он ощупывал и выстукивал мое тело, а я продолжал громко дышать, мучительно корчиться, изредка постанывать. Не думаю, чтобы я переигрывал, хотя порой мне страстно хотелось рассмеяться, глядя на встревоженно-глупое лицо Николая. Наконец доктор беспомощно произнес:

— Не могу поставить даже предварительный диагноз. Главное, чтобы он сам ответил на мои вопросы. Подождем до утра, когда он придет в сознание. Но, скорее всего, это нейроциркуляторная дистония.

— Чего? — переспросил Комочков. — Точно. Она самая.

— Сейчас я дам ему валокордина и сладкого чая, а вы пока идите домой, — сказал доктор.

— А может быть, я останусь с ним до утра? — попросил Комочков. — Где-нибудь тут… на коврике. Как собака. Мне не привыкать.

— Нет, — твердо произнес доктор. — Я сам о нем позабочусь. А с вами мы увидимся утром.

Густав Иванович выпроводил Николая, затем вернулся ко мне. Накапал лекарства, влив в рот, укрыл пледом. Я продолжал изображать из себя смертельно больного, но уже в меньшей степени, постепенно затихая, словно погружаясь в сон. Мне было желательно, чтобы он поскорее оставил меня в покое. Доктор еще некоторое время потоптался в комнате, поглядывая на меня, потом потушил свет и тихо вышел. Прошло полчаса… Я не решался встать, чувствуя, что лучше выждать как можно дольше. И не ошибся. Доктор снова вернулся, пощупал мой лоб, пульс, неопределенно крякнул и ушел. В доме наступила тишина. Только через час я осторожно свесил ноги с кушетки. Теперь можно было действовать. Я вытащил из кармана приготовленный фонарик и подошел к двери. Пол под ногами предательски скрипнул. Интересно, крепко ли спит доктор? И что меня поджидает в других комнатах, которые я намеревался обследовать? Если он действительно прячет в доме маньяка и мне придется с ним столкнуться… то надо готовиться к худшему. Одному мне с ними двумя не совладать. Я не такой умелый боец, как Марков. Не поторопился ли я, отправившись в этот дом, словно в западню? Мне стало как-то не по себе. Легкий холодок побежал по телу, когда я представил, как мне проламывают голову какой-нибудь гантелей, а потом волокут к болоту и бросают в трясину. А Комочкову доктор скажет, что я почувствовал себя лучше и ушел на рассвете. Я посветил вокруг себя, выискивая что-нибудь тяжелое, какой-нибудь предмет, которым можно было бы защищаться в случае чего. Подхватив со стола бронзовую статуэтку Асклепия, я вышел в коридор. Справа от меня находилось две двери, напротив — еще три… В какой-то из этих комнат должен был спать доктор. А где-то — его гость, или пленник, или соучастник. Мне предстояло это выяснить. В любом случае, я уже не мог отсюда уйти, во дворе меня бы разорвала овчарка. Оставалось только продолжить свои изыскания. Я подошел к соседней двери и прислушался. Оттуда доносился легкий храп. Отлично. Мне повезло, что я сразу определил, где спит Густав Иванович. Теперь можно было действовать поспокойнее. Но сердце все равно продолжало колотиться у меня в груди, как взбесившийся метроном. На цыпочках я отошел от этой комнаты и тихонько отворил дверь в соседнюю. Луч фонарика стал шарить по темному помещению. Стол, диван, стеллажи книг, несколько стульев, магнитола, телевизор… Наверное, здесь был кабинет Мендлева. Я закрыл дверь, повернулся и пошел по коридору к первой комнате. Там стояла газовая плитка, холодильник, различная кухонная утварь. Ничего интересного. Но на всякий случай я вошел внутрь и заглянул в холодильник. Он был битком забит продуктами. Почувствовав вдруг сильный голод, я не удержался, отщипнул кусок вареной курицы и начал жадно есть. Потом сделал несколько глотков из початой бутылки с вином. Жанна была права: доктор основательно запасся пищей, словно ему действительно надо было кормить двух, а то и трех человек. Снова выйдя в коридор, я заглянул в соседнюю комнату. Здесь на столе лежали в тарелках остатки ужина, стояла бутылка вина, два бокала. Ну вот, это уже кое-что. Теперь я видел явные доказательства того, что у доктора в самом деле кто-то живет. Все здесь говорило о том, что ужин был рассчитан на две персоны. Где же тот, второй? Оставалась последняя, третья комната по коридору. Постояв перед дверью в некоторой нерешительности, я тихонько открыл ее, крепко сжимая в руке статуэтку Асклепия. Но комната была пуста…