Призрак в мундире - Александр Александрович Тамоников

разрезать и как зашить? Что хирург – это тот, кто умеет резать и зашивать? Нет, товарищи, резать – да, надо уметь, а зашивают, как правило, помощники. Особенно если операция тяжелая. У хирурга знания по анатомии глубже, чем у терапевта. Я боялся того, что не вспомню расположение сосудов. Мог ведь запросто задеть крупный сосуд, и мы бы вашего товарища не спасли в этих условиях. Обильное кровотечение, и все. У хирургов навыки: где и в какой момент какой сосуд пережать, зажимы специальные, а я названий их уже не помню. Так-то вот!

– Ну что же, товарищ Артамонов, – серьезно сказал Шелестов. – От имени советского командования выражаю вам благодарность за спасение жизни бойца Красной армии, получившего ранение на фронтах Великой Отечественной войны. Я, как командир этого подразделения, доложу командованию о вашем подвиге и буду ходатайствовать о награждении вас государственной боевой наградой.

Врач торопливо поднялся, протер пальцами очки и неумело вытянулся перед своими гостями.

– Служу Советскому Союзу! – хрипло произнес Артамонов, и его глаза стали влажными.



Глава 9

Майснер, еще бледный, лежал на постели, устроенной ему в гроте. Дверь починили и завесили изнутри брезентом, найденным среди брошенного имущества карьера. Увидеть дверь было непросто, нужно углубиться в карьер и подняться на пятиметровую высоту. Раньше туда вела дорога, по которой подъезжали машины, но ее засыпало породой, когда рядом упала бомба.

– Держитесь, Карл, – сказал Сосновский, пожимая немцу руку. – За вами будет ухаживать врач. Думаю, что скоро сюда придут советские части. Мы сообщим о вас командованию, и вас вывезут в тыл.

– Я понимаю, что буду для вас обузой, – согласился немец. – Я слишком слаб, а вам, возможно, предстоит пробиваться с боем.

К Майснеру подошли по очереди Буторин, Шелестов, потом Коган. Немец улыбнулся, пожимая руку Борису, потом сжал ее сильнее.

– Вы мне не доверяли, я знаю, – повто– рил Майснер то, о чем уже говорил недавно. – Я знаю, что доверие нужно заслужить. Я никогда не думал, что буду с благодарностью пожимать руку еврею. Понимаете, Борис, нам теперь надо заслужить доверие и своего народа, и других народов, которым гер– манский нацизм принес столько горя. Надеюсь, умные люди поймут, что виновны не все немцы.

– Поймут, – кивнул Коган. – Человек по натуре добр и отходчив. Поймут и простят. Главное, чтобы вы приложили к этому руки и голову в дальнейшем.

Прощание с Артамоновым было не менее теплым. Старику также поочередно все пожали руку. Показываться возле дома не стали, чтобы гостей не увидела Мария и ее вездесущий молчаливый паренек Алешка.

– Будет трудно, но вы справитесь, – сказал Шелестов. – Трудно всем, на то она и война. В каждом она пробуждает те чувства и качества, что заложены природой. Вам теперь надо заботиться о троих, и все беспомощны, а вы немолоды. Я понимаю, что мы свалили на ваши плечи такую гору проблем. Ведь и Маша не должна узнать о раненом немце. Она же убьет его!

– Нет, напрасно вы так думаете, – покачал Артамонов головой. – Это она из-за ребенка тогда на Бориса с косой кинулась как тигрица. Это от страха, а не от ненависти. Перегорело в ней все, погибло. Это я как врач говорю вам. Ее лечить в психиатрической клинике надо или дома, но очень старательно, под присмотром специалиста. Может, и можно вернуть женщину в мир людей. Но мне легче живется, чем вам. Мне просто работы, забот прибавится, а вы вон жизнями рискуете, за вами смерть по пятам ходит, в пятнашки с вами играет. Удачи вам, товарищи!

Они шли почти всю ночь. То и дело по лесу мелькали фары проносившихся машин. Среди стволов от автомобильных фар бегали тени. Теперь даже по ночам шли передвижения немецких войск. Большими колоннами и не очень большими двигались войска, тыловые службы. Группа держалась чащобы, но там идти становилось все сложнее. Заболоченные участки, непролазный бурелом часто заставляли плутать, менять направление, делать долгие обходы.

– Нужно переодеваться в немецкую форму, – предложил Шелестов. – Нам осталось немного пройти. Выйдем к передовой, а там будем думать, как перебираться. Но сейчас в такой одежде нам даже показываться нельзя. Это район тактических оборонительных позиций врага. Здесь не должно быть населения и тем более путешествующих гражданских лиц. Где-то здесь проходит вторая и третья линия обороны.

– Тогда нам надо опять подкараулить каких-нибудь связистов, – предложил Коган. – Тех, кого долго не хватятся. Ну, хотя бы до конца дня.

Усаживаясь на пенек и снимая сапог, Сосновский покачал головой. Немецкие дорогие сапоги стали сдавать, не выдерживали они таких переходов по пересеченной местности. Вздохнув, он посмотрел на Шелестова.

– Нет, не связисты нам нужны, нам нужна офицерская форма для всех. Группа офицеров может передвигаться по тылам, выполняя задание командования. С офицеров не каждый спросит, а солдат будут останавливать и постоянно требовать ответа. Вы учтите, что в немецкой армии в принципе порядок, как в хорошо отлаженном механизме, в ней многое сразу бросится в глаза и покажется странным, на что бы мы в своей армии не обратили внимания.

– Но у нас есть ты, знаток языка и порядков, – усмехнулся Буторин. – Давай соображай, как нам лучше маскироваться.

К вечеру группа снова вышла к деревушке, расположенной на берегу небольшой речки. Шелестов с сомнением рассматривал окрестности в бинокль. Открытое место, переправляться не на чем. Значит, только ночью и только вплавь. Мостов поблизости нет. Точнее, был один, но, видать, давно сгорел. Сосновский подполз к Максиму и лег рядом.

– Что имеем? Ничего позитивного?

– Ночное купание. При луне, –