Приятель - Брайан Макгрори

Выходя из дома, я открываю дверь очень медленно. Тихонько выхожу, держа наготове свернутую в трубку газету. А прежде чем толкнуть калитку, всматриваюсь в окаймляющие сад кусты. Когда же Цыпа бродит по лужайке и клюет червячков, я перемещаюсь в другой конец двора.

– Тебе обязательно нужно взять его на руки и подержать, – однажды утром сказала мне Пэм уже в тридцатый раз. Говоря это, она, как и всегда в подобных случаях, баюкала Цыпу на руках, а он млел от блаженства, искоса бросая на меня взгляд, словно повторяющий слова девочек: она моя.

– Если ты его держишь, это показывает твое превосходство, – продолжала Пэм. – Вот, держи. – И протянула петуха ко мне. Цыпа издал угрожающий вопль. Я попятился. Пэм снова прижала любимца к себе.

– Я к этому существу не притронусь, – решительно заявил я.

Хорошо, что Цыпа меня тоже не трогал – во всяком случае, крепко, по-настоящему, как однажды поступил с неким парнем, пытавшимся присмотреть за ним в наше отсутствие. Отличный парень по имени Деннис как-то в субботу поддался, к сожалению, на трюк «Давай дружить». В итоге кровь брызнула фонтаном из его правой голени. Наш сосед Тим прибежал со жгутом и остановил кровотечение.

– Да пустяки, ничего страшного, – говорил Деннис, когда мы вернулись с прогулки домой. Бормотал он это, хромая со всей возможной быстротой к своей машине, чтобы как можно скорее умчаться подальше от нашего дома.

Нет, мы с Цыпой провели много боев, однако заканчивались они неизменно вничью, и всякий раз петух бывал огорчен до глубины души, наверняка давая себе клятву, что результат следующего поединка будет другим. Скажу только одно: при каждом столкновении в моем воображении живо всплывал образ Денниса. Если Цыпа угодит в вену, если поблизости не будет Тима, который сможет оказать мне помощь, если я скончаюсь прямо на лужайке, то Пэм, конечно же, будет скорбеть об этом. Но я не уверен, что это заставит ее изгнать птицу.

Однажды Пэм обратилась к Цыпе, высунувшись из окна:

– Ах, какой ты красавчик, как хорошо ты там смотришься, просто молодец. – Я не видел, что происходит снаружи, но слышал, как Цыпа в ответ благодарно закудахтал. Пэм повернулась ко мне и проговорила: – А вы с ним, кажется, начинаете понемногу ладить. Ведь правда?

Вероятно, так оно и было, в очень незначительной степени, но главное-то заключалось вовсе не в этом. И я объяснил ей:

– Думаю, ты никогда не поймешь толком, что это значит: гулять на собственном дворе, находиться в собственном доме, за который ты выплачиваешь ипотеку, который изо всех сил стараешься поддерживать в порядке, которым немало гордишься, – думаю, ты не поймешь, что значит чувствовать постоянную опасность, вечно быть настороже, оттого что некое живущее здесь существо жаждет твоей смерти.

Она было засмеялась, как всегда, когда я говорю слишком пафосно, но потом поняла, что я не шучу, и прикусила губу. Настроение у меня тогда было паршивое, и не только из-за Цыпы. Я начинал понимать, что этот петух лишь выступает выразителем того, насколько лишним я становлюсь порой в этой своей новой жизни.

– Ну, ты же сам понимаешь, – сказала Пэм, – что он ведет себя так не нарочно.

Не нарочно?

Пэм стала объяснять, что Цыпа никогда в жизни не встречал других петухов, не жил в стае, даже своих братьев и сестер не видел – с того самого дня, когда вылупился из яйца и стал объектом научного исследования в начальной школе им. Никсона. Насколько Цыпа был способен мыслить, он считал себя одной из собак, с которыми любил гулять во дворе, или одной из девочек, которых все время отыскивал, заглядывая во все окна и двери. Он знал одно: все это пространство – двор, новый дом – его нынешняя территория. А инстинкт побуждал его защищать территорию во что бы то ни стало. Вот такой он был и вот так он поступал. Он никого не хотел обидеть, не хотел никем помыкать – он просто не умел вести себя иначе.

– Верно, – признала Пэм, – он смотрит на тебя как на соперника. Он пытается подчинить тебя, потому что не может или не хочет тебе доверять – пока. – Помолчала и закончила: – От тебя зависит, насколько улучшатся ваши отношения: он ведь цыпленок, а ты человек.

Так что мне нужно не жаловаться, а взять дело в свои руки, если я хочу, чтобы мне жилось лучше.

Шел декабрь. В новом доме я жил уже больше полугода. Но птица по-прежнему жаждала моей смерти, а я по-прежнему представления не имел, какие продукты лежат в кухонном шкафчике. Время от времени я видел, как кто-нибудь из девочек открывает в нем ящик и достает оттуда чипсы или крендельки – а я и не знал, что они у нас есть. Холодильник был доверху набит всевозможными соусами, салатами и соками, и я физически не мог засунуть туда хоть бутылочку «Гаторейда»[61] или минеральной воды. Иными словами, всякий раз, когда мне хотелось сделать глоток воды, приходилось спускаться в подвал. По всему дому были расставлены лошадки, через которых девочки то и дело скакали, а я все время спотыкался. Моя расческа – если ее вообще удавалось отыскать – была вся в длинных светлых волосах, а зубная щетка нередко оказывалась мокрой без моего участия. А стоило мне зайти в ванную, кто-нибудь, словно по волшебству, тут же начинал туда стучаться. Телевизор, на который я выбросил бешеные деньги, они полностью захватили себе.

Последний пункт проиллюстрирую примером. «Ред Сокс» предстоит игра с «Янкиз», которую им во что бы то ни стало необходимо выиграть. От своего места на стадионе «Фенуэй-парк» я давно уже отказался, чтобы больше времени проводить дома. Когда же я хочу посмотреть хоть несколько моментов игры по телевизору, оказывается, что девочки смотрят «Все тип-топ, или Жизнь на борту» и никак не могут пропустить ни полсерии, хотя я уверен, что эту самую серию они уже видели три дня назад. Дети дружно пищат. Они прячут пульт. И они не намерены с этим шутить. Кончается тем, что я смотрю матч на маленьком экранчике, у себя в кабинете, а рядом лежит мой пес. Когда наступает решительный момент и в дело вступает Дастин Педройя[62], в двери просовывается головка Каролины и она пищит:

– Пойдем, Брайан. Мы ложимся спать. Расскажи нам что-нибудь.

Я начинаю колебаться.

– Ну, идем же, Брайан, некогда.

Я выхожу из кабинета и слышу, как неистовствуют зрители на стадионе, а комментатор Джерри Рими кричит о том, что лучшего удара он в жизни еще не видел.

– Брайан, ну серьезно, идем! Нам же ложиться пора.

Да, еще домашние дела. Боже, все эти бесконечные обязанности. Начинается все с утренней прогулки с собаками. Для меня это скучная обязанность, потому что я теперь лишен городского пейзажа. Два раза в день нужно выносить мусор. Надо поливать кусты, убирать всякий сор и мыть крыльцо и веранды. И что бы я ни делал, Пэм приходилось делать в три раза больше: стирка, ланчи в школу, завтраки и ужины дома, а еще надо покормить животных, рассортировать мусор… Да, помыть посуду. Эта новая жизнь – а возможно, вообще жизнь в пригороде – работа «на полную ставку».

И все равно везде был птичий помет, который жарился на солнцепеке или замерзал на холоде. А петух мог скрываться где угодно. Уолтер нервно сопел, сопровождая меня повсюду. Дети встречали меня с радостью – в иные дни, когда того хотели они сами, совсем не тогда, когда этого хотел я. Куда бы я ни пожелал отправиться, надо было всякий раз садиться за руль и ехать, вечно опаздывая. Уходя с работы или из спортзала после работы, вечно в спешке, потому что времени не было ни минуты, я смотрел в боковое зеркало, видел огни большого города и испытывал чувство одиночества оттого, что мне приходится уезжать отсюда. Да, я чувствовал себя одиноким по дороге домой, где обитало множество людей и животных. Возможно, это кажется бессмыслицей, но именно так я себя чувствовал. Такова моя новая жизнь.

Вот это я и имел в виду, когда говорил, что отношение Цыпы ко мне представляло собой отражение гораздо более важной проблемы: я по-прежнему был для них гостем, часто не слишком желанным. Пэм и девочки знали все в доме, знали весь городок, чувствовали себя тут своими. Знали, например, что в супермаркетах по воскресеньям можно торговаться с продавцами, как раньше по субботам. А в целом привыкли к тому, что все вокруг загружены выше головы и вечно куда-то торопятся. Я оставался чужаком в их мире, где все остальные казались лучшими друзьями. Да что говорить: в кофейне «Старбакс» (которая располагалась, ясное дело, на площади, возле торгового центра) меня даже никто не звал по имени, а из всех моих домашних город лучше всего знал Цыпу.

И что же, сказал я об этом Пэм в то серое унылое субботнее утро, когда дети отправились поиграть, как было заранее договорено, к своей подружке Клер? Хоть что-то сказал? Конечно, нет. Я мужчина и тем горжусь, а поднимать любой из приведенных выше вопросов значило бы выставить себя еще большим идиотом, чем меня уже считали. Получалось бы, что я только хнычу, а я к этому не привык. По крайней мере, раньше я никогда ни на что не жаловался.