Приятель - Брайан Макгрори

– Ты купила! Ты купила! Мамочка, ты их купила!

Да нет же, это Брайан их купил. Это Брайан ездил в «Натик». Брайан подбирал платьица и украшения. Брайан выглядел идиотом, стоя в толпе девчушек. Брайан выложил на прилавок свою кредитку, а кассирша с каменным лицом выжала из «съежившейся» карты еще пару сотен долларов.

– Спасибо тебе, мамочка! Мы так тебя любим!

– Ребята, благодарите Брайана, – требовательно произнесла Пэм. – Это он все купил.

Боже, благослови ее!

– Ну да, но ведь это ты ему так велела, – возразила ей Абигейл.

Пэм бросила на меня виноватый взгляд. Она хотела сказать что-то еще, но тут обе девочки, друг за дружкой, тихо, но четко выговорили:

– Спасибо тебе, Брайан. – Потом одна из них вытащила из холодильника кусок сыра и сказала другой:

– Пошли покормим Бу-Бу!

И они умчались прочь.

Позднее Пэм скажет мне, что девочки все понимают и очень благодарны, что куклы им безумно понравились. Однако у нас с ними установились такие шутливые взаимоотношения, что им просто трудно выразить свою благодарность в серьезной форме.

– Я все понимаю, – ответил я. – И очень рад, что им понравилось. В этом же и вся штука, верно? Когда делаешь подарок, надо, чтобы доволен был тот, кто получает, а не тот, кто дарит.

Да, ехать по такому широкому шоссе было приятно. Но я плохо знал эту дорогу и потому боялся сбиться с пути, что было вполне возможно.

Однажды днем мы с Пэм забрали девочек с какого-то мероприятия, которых в обычный зимний день набирается штук двадцать, и повезли их, ясное дело, на другое. Только что они катались верхом, а теперь мы везли их к подруге, где они собирались заняться рисованием и рукоделием. По дороге мы проезжали мимо своего дома, но заходить туда не было времени. Близился вечер, смеркалось, и мы ехали дальше. Когда поравнялись с нашим забором, Пэм тихонько попросила притормозить. Я так и сделал. На лужайке не было никого из животных, но девочки опустили окошко у заднего сиденья и позвали Цыпу, употребляя одно из его многочисленных ласковых прозвищ:

– Шнудл! Шнудл! Эй, Цыпа! Ты где?

Я вдруг увидел, что Цыпа устраивается на ночлег. Он уже зашел в свой домик и стоял на моем старом кресле фирмы «Крейт энд Бэррел», готовясь к заключительному прыжку на свою высокую полку. Он услышал, как его зовут, узнал детские голоса и резко повернулся на месте. Еще секунда, и парень выскочил через двойные двери, скатился по пандусу и помчался по двору к воротам. Он так спешил, раскачиваясь из стороны в сторону, словно динозавр, что казалось, вот-вот перевернется и упадет. И все время радостно кудахтал на ходу.

Позади нас затормозила машина, и я прижался к бровке довольно узкой дороги. Девочки свесились из окна, расспрашивали Цыпу, как он провел день, желали ему спокойной ночи и советовали потеплее укрыться в своем домике. Цыпленок стоял у забора, кудахтал, квохтал и взлаивал, испытывая блаженство от такого ощутимого семейного тепла. Он чувствовал себя главой курятника. Если его и удивило немного, что девочки остаются по ту сторону забора, он этого ничем не показал.

Теперь мимо нас протискивался грузовик, которому не так легко было это сделать, и я сказал девочкам:

– Скажите Цыпе «до свидания». Нам пора ехать дальше. – И нажал на газ.

Девочки закричали, что любят Цыпу, пожелали ему спокойной ночи, а петух несся вслед, пока не застрял в углу забора, что лишило его возможности провожать нас дальше. Тогда он закукарекал на всю громкость.

Машина неслась по пригородному шоссе, а Пэм смотрела на меня, понимая все без слов. Я же уставился прямо на дорогу в твердом намерении ни в коем случае не испортить то лучшее, что произошло в моей жизни.

Погода была ветреная и сырая. Позднее в тот же вечер я совершал обычный обход двора и готовился запереть двойные двери домика Цыпы – это одна из последних моих обязанностей на день. Я взобрался по пандусу и сделал то, что делаю обычно, то есть прошептал:

– Цыпа! Цыпа, ты здесь?

Включил мобильный телефон и в его слабом свете разглядел силуэт петуха. Во тьме своего убежища, с груды одеял, постеленных на полке ручной работы, он негромко заворчал, подтверждая свое присутствие.

Но вместо того чтобы быстро запереть двери и уйти, как обычно, я в этот раз задержался. Клятая птица имела все основания чувствовать себя здесь на вершине счастья. У него был свой дом, свой двор, своя семья. И ему было совершенно наплевать на все, что происходит по ту сторону забора (весьма недешевого), если только это, по его мнению, ничем не угрожает благополучию на его собственном дворе. Неприятно было это признавать, но Цыпа прекрасно все рассчитал.

– Как это у тебя получается? – спросил я у него. – Как тебе удается жить здесь в свое удовольствие?

Учтите, пожалуйста: беседуя с петухом холодной и ветреной зимней ночью, я отдавал себе отчет в том, что выжил из ума.

Вопрос, казалось, застал Цыпу врасплох. Он защелкал в ответ – громче, чем ворчал до этого. В темноте я разглядел, что он встал на ноги.

– Ты вот бродишь по этому двору так, словно и не представляешь, что в мире могут быть и другие места, – тихо проговорил я с каким-то почтением и в то же время с заметным сожалением. – А на Пэм и ее девочек смотришь так, будто ничто не значит для тебя больше. – Он чуток еще покудахтал, захлопал крыльями и смолк. – И у тебя все это отлично получается. Ты их любишь, они любят тебя. Тебе здесь нравится – похоже, здесь твой родной дом.

Петух издал свой боевой клич, больше всего напоминающий стон.

Я прислушался, вгляделся в темноте в его округлое тело. Подумал о нем, потом о себе. Мысленно я возвратился назад – не на недели или месяцы, а на целые годы, ко времени тех отношений, которые начинались большими надеждами, а завершились большим разочарованием и врезались в меня так же глубоко, как морщины на стареющем лице. Что начинается, то должно закончиться – таков закон жизни. Мне вспомнился субботний вечер с бывшей женой в нашей квартире, те часы, проведенные на скамейке в городском парке, когда Гарри размышлял о постигшей меня крупной неудаче. Подумал я и о том, где был бы сейчас, если бы не этот чудесный пес. Возможно, он был самым важным даром, который я получил от жизни.

Потом я подумал о Пэм и обо всем, что с нею связано. Боже правый, сколько с ней связано: дети, кролики, коты и Уолтер, а еще необходимость жить в отдаленном городке рядом со смешным, но частенько угрожающим существом по кличке Цыпа. Забавно, однако что касается Пэм, я – в отличие от отношений с любым другим человеком в своей жизни – никак не мог представить себе конца связи с нею. Не мог представить ее «бывшей», не мог вообразить, как случайно встречу ее когда-нибудь в субботнее утро на улице Бостона, стану неуклюже расспрашивать, что у нее нового, а потом мы расстанемся и пойдем дальше – каждый своей дорогой. Да, правда, я интересовался ценами на квартиры в Бостоне. Иной раз я целыми вечерами, а то и днями горько сокрушался о прежней упорядоченной жизни и испытывал страх перед тем, во что она превратилась теперь. Но это никак не касалось Пэм, только меня самого.

В тот вечер, о котором идет речь, между прочим, небо было ясное, ярко светила луна, и мои глаза быстро привыкли к темноте внутри птичьего домика. Иными словами, я уже довольно ясно видел Цыпу – наверное, и в прямом, и в переносном смысле. Он стоял на своей полочке и смотрел на меня, больше не раздумывая, а полностью сгруппировавшись, и беседу поддерживал только коротким попискиванием. Почему-то мне подумалось о том, как отнесся бы ко всему этому Гарри. Наверное, по большей части ему бы это понравилось: жить вместе с Пэм и детишками, гулять по большому двору, поросшему травой. Птицу уж он как-нибудь стерпел бы. Сейчас Гарри было бы шестнадцать лет, так что он вполне мог бы дожить до этого дня, хотя после его смерти прошла, кажется, целая вечность.

Потом я вспомнил, как Цыпа, задрав клюв и надув грудь, кукарекает у меня под окном. Вспомнил, как он гоняется за мной по всему двору, словно одержимый (что, кстати, вполне возможно). Представил себе, как он сидит рядом с собаками, как льнет к Пэм на крыльце, как бежит вслед за девочками, когда те в дальнем конце двора прыгают через своих лошадок. Мне подумалось, как ему, должно быть, одиноко, когда дома никого нет, как он радуется, когда все возвращаются.

– Ты ведь не позволяешь себе больше грустить, чем радоваться, а? – спросил я у Цыпы.

Он каркнул.

– Был у меня пес, – поведал я петуху. – Звали его Гарри. Он был моим самым лучшим другом. Поэтому я не думаю, чтобы он полюбил тебя…

– Куд-куд-куд-да-а.

– Ну уж извини, я думал, у нас разговор начистоту. Так вот, этот пес научил меня куда большему, чем я мог надеяться. Он ненавязчиво давал мне уроки: как жить, как научиться смотреть дальше своего носа и не сомневаться, что можно справиться фактически со всем, если только чувствуешь себя уверенно. А теперь вот появился ты, – продолжал я. – И ты требуешь, чтобы я был доволен тем, что имею, чтобы я вжился в отведенную мне роль.