Капитал (сборник) - Михаил Жаров

Дверь в дом была не закрыта. Она просто имелась, криво прислоненная к косякам. Екатерина отодвинула её и попятилась.

Внутри громоздился мусор, в таком количестве, словно бульдозеры загнали сюда уличную свалку. У самого порога стояло ведро, полное разноцветных кошачьих голов.

– Екатерина Сергеевна! Вы ко мне?

Екатерина пошатнулась, хватая руками воздух, и увидела Романа. Он шёл к дому, ведя на верёвке серую лохматую дворнягу.

Войдя во двор, он деловито привязал дворнягу к вишне и поднялся на крыльцо, где стояла Екатерина.

– Пойдёмте в гости, – пригласил он. – На мусор не смотрите, я скоро уберусь. И голов тоже не бойтесь. Я раньше их выбрасывал, но люди увидели и подожгли дом.

Не веря происходящему и себе, Екатерина прошла за Романом, высоко поднимая ноги, чтобы переступать завалы.

Он провёл её в комнату, в которой кроме свалки находились табурет и две кровати. Одна кровать была завалена ворохом ватных одеял, а другая показалась Екатерине странной, но сил, чтобы уяснить, в чём странность, не осталось.

– Видите, сколько у меня книг? – горделиво спросил Роман и обвёл рукой горы мусора.

Екатерина пригляделась и различила, что добрая половина свалки состояла из старых, грязных книг. Вот торчал корешок Бунина, вот распласталась отдельно от страниц обложка Толстого.

– А это мама моя, – показал Роман на странную кровать.

Екатерина минуту смотрела, пока не угадала под покрывалом контуры человека.

– Она, кажется, не дышит, – хрипло произнесла Екатерина.

– Да. Полгода уже, – согласился Роман. – Я получаю за неё пенсию.

Ещё минуту промолчав, Екатерина выговорила:

– А куда ты деньги тратишь?

– На дочь, – с готовностью ответил Роман. – Всё до копейки отдаю жене на дочь. На одну дочь.

Он сел на табурет и добавил:

– Больше ни на кого.

Екатерине срочно требовался воздух. Она сказала:

– Я пойду.

Роман не ответил.

– Слышишь?

Он не шевелился. Залип. Только медленная слеза текла по его щеке.

Екатерина выбралась из дома и хотела сунуть в рот пальцы, но испугалась собственных рук, трогавших недавно дверь.

Широко шагая, чтобы быть устойчивей, она направилась прочь от дома, однако остановилась около собаки.

Та прыгала и плясала, счастливая оттого, что перед ней человек, который освободит её от верёвки. Но если отвязывать, думала Екатерина, собака испачкает лапами одежду.

Гуттиэре

1.

Он целовал свою руку, и соседи по купе видели.

Приятный пассажир, молодой, в костюме, как на свадьбу. Сутки пути не спал, ходил курить и жевал жвачки, будто рука не любила табачный запах.

Перед конечной станцией заказал чаю и облился. Попал кипятком как раз туда, где болеют энурезом.

Соседи заранее одевались, а он сидел калачиком на верхней полке.

Через открытое окно его обдувало бабье лето.

2.

Перебродившие желания становятся мечтами. Первые пьянят людей поголовно, а вторыми упиваются ценители.

Олег мечтал об Ольге.

Они пять лет учились в одной группе университетского филиала, и пять лет шло бурное брожение, зрело крепкое вино. Застенчивость Олега работала, как герметичная пробка, под которой копились градусы. Лишь вечернее рукоделие помогало не взорваться.

Тяжелы и трудоёмки были вечера. В раковину утекало не семя, но сами слёзы.

3.

Ольга. Красоту её можно было постигнуть только воочию. Всё равно, что вдохнуть от цветка, чтобы уловить аромат, или откусить от фрукта, чтобы почувствовать вкус. Не описать. Впрочем, Ольга напоминала Гуттиэре из фильма «Человек-амфибия».

За учёбу она платила сама. Танцевала в ночном клубе. Олег один раз ходил и видел это опасное для герметичного скромника зрелище.

После основной программы её приглашали подолгу танцевать в отдельные кабинеты.

4.

К пятому курсу Ольга побледнела.

Она хотела спать, но подругам говорила, что учиться – престижно. Ей нравилось слово.

«Падай! – заклинал Олег. – Мне будет проще с падшей».

Перед дипломом он пошёл ва-банк. Догнал её на улице и за десять минут высказал многолетние заготовки.

– Ты так басишь, что я ни слова не поняла, – сказала сонная Ольга. – Кстати, лицо знакомое. Ты не из моей группы?

5.

Подкупить. По-другому никак.

До открытых продаж она ещё не снизошла, а значит, денег надо много. Чтобы наверняка.

Дипломированный Олег уехал на заработки и три месяца мешал бетон. Жил в гараже без света, и неоткуда было узнать, что наступил кризис.

Зарплаты хватило на то, чтобы запастись тушёнкой и остаться.

6.

«Что год? Для меня без пяти минут вечность, для неё – миг».

Вино в себе он процедил, отбросил жмых и теперь ясно видел на просвет, что и как произойдёт.

Олег обязательно войдёт в неё через чёрный ход. Да. Проникнет в закулисье Ольгиной красоты, ощутит самую укромную изнанку её тела. Грязь и унижение не причём. Только любовь и нежность.

За год у него появилась привычка целовать во время мыслей руку.

7.

Поезд остановился. Штаны высохли.

Сейчас взять такси и – в клуб. Только там ли она? Вообще-то уже вечер. Олег займёт кабинет и будет смотреть на сцену через приоткрытую дверь. Ждать.

Но сначала дойти до ларька, купить жвачек. Зубы за год продырявились, хоть играй на них, как на свирели.

8.

Рядом с ларьком толклась вокзальная компания. Как везде, как в любом городе.

Конечно, попросили мелочи. Трое зверолюдей мужского пола и с ними Ольга. Стоит, курит. Вместо лица – мяч, который много пинали.

– Ты, – сказал ей Олег. – Иди за мной.

Она пошла. Друзья не держали.

9.

Грузовой двор давно перестал хранить грузы.

Тишина. Остовы складов. Трусливые собаки.

– Вставай раком.

Ольга покорно опустилась на четвереньки и без лишних просьб задрала юбку. Трусов на ней не было.

Олег поднял с земли метровую, в трещинах, доску. С обратной её стороны присосались улитки.

– Куда ж ты красоту дела? – шепнул он и хлопнул свою мечту доской по спине.

Тяжко охнув, Ольга выдала все тайны чёрного хода.

Вино скисло. Превратилось в уксус.

Грибы

Кроме водки, охоты и водки, рыбалки и водки, есть грибы. Мне известно, как разнообразен мир, и поэтому я позвал Князева не куда-нибудь, а за грибами.

Князев согласился идти не потому, что позвал я, а потому что без водки. Боится он, что раз – и умрёт. Сколько он пьёт, нельзя не то, что пить, нельзя производить.

Красный, круглый, как светофор, он идёт по тропинке впереди меня и жалуется:

– Денег нет.

Я молча киваю за его спиной, и он сам с собой соглашается:

– Нету! Все у жидов.

Знаю-знаю, киваю я. Не в лесу же спорить.

В лесу мило дело поговорить по душам. Иногда дельнее, чем за столом.

Сегодня моё дело заключается в том, чтобы выманить у Князева бронзовый бюст Сталина. Я собираю сталинские портреты, профили, статуэтки. Бюста же у меня ещё нет, а у Князева он есть.

Спрашивать в лоб (точнее в затылок) я ещё не готов. Дипломатично начинаю с больного для Князева:

– Плохо, значит, с деньгами?

– Вообще! – вспыхивает он, грозя стать причиной лесного пожара.

– Мазду-то не продал?

– Да нет, племяннику подарил.

Умолкаем. Вопрос о бедности исчерпан.

Уверен, если бы на нас напала банда благородных грибников, то грабёж бы удался. В грязном камуфляже Князева найдётся денег справить полсвадьбы. Про себя не говорю. У меня с собой пачка «Явы» и зажигалка. Мой сотовый не в счёт. В антиквариате телефоны пока не берут.

Вышли к речке Хитрой. Остановились. Хитрая, кажется, перехитрила саму себя, кружа между сосен едва не спиралями.

По яйца нам папоротник. Под ногами мягкий мох. Я и Князев пришли в начало времён.

– Спокойно в лесу-то? – спрашиваю его, зная, что он негласный хозяин этого леса.

Лес его хлеб.

– Хрен там! – отвечает он. – Пришли тут двое, удостоверениями тычут. Труба, мол, тебе.

– И что ты?

– Как обычно. Привязал к соснам, чтоб думали. Сууука! – Князев хлопнул ладонью по бритому черепу. – Сегодня какое число?

– Девятое.

– Август уже? – Князев даже бледнеет. – Я их ещё в июле привязал!

– Где?! – спрашиваю я, и сердце моё в это время стоит. – Пошли туда!

– Срать! – машет рукой Князев. – Чего уж теперь.

Привязывать в лесу – визитная карточка Князева. Только к женщинам он милосерден. Их он сразу топит в речках.

– Дела, значит, идут? – льстиво спрашиваю я в сторону.

– Идут, – пожимает плечами Князев. – Но денег не хватает.

Лицо его снова наливается кровью. Успокоился, забыл.

Власть Князева в лесу безгранична. Он живой леший. Правда, не помню, чтобы в сказках лешие тысячами кубов продавали бы древесину.

– Сколько же ты супостатов поборол так? – языком эпоса спрашиваю я.

– Ууу! – жмурится Князев.

Какие, вроде, у меня могут быть с ним общие дела? Никаких. Кроме давнишней вражды из-за женщины. Окончательно расправиться надо мной он не мог. Не позволил его собственный кодекс чести, гласящий: топить и привязывать только денег ради.