Удивительные приключения Яна Корнела - Милош Кратохвил

Когда его привязали животом к стволу, Жак сорвал с него рубашку, отстегнул ремень от штанов и начал хлестать хозяина по голой спине. Плантатор орал от боли, а Жак лишь выкрикивал свои ругательства и проклятья, — то есть все, что накипело у него на душе: ведь он дождался, наконец, такого момента, когда мог по-настоящему рассчитаться со своим дорогим соотечественником как за его первое приветствие, так и за все мучения, испытанные здесь не только одной нашей четверкой, но и другими рабами.

Жак рассвирепел настолько, что нами овладел страх при одной мысли о том, чем может окончиться все это, и мы с Криштуфеком бросились к нему. Несмотря на его сопротивление, нам удалось оттащить Жака от его жертвы, но лишь с помощью Селима, который — как это ни странно, ведь он был диковатее Жака — протрезвился быстрее, чем наш взбесившийся француз.

Привязанный плантатор, по-видимому, лишился чувств или, может быть, струсил. Короче, он был тише воды, ниже травы.

Наконец нам все-таки удалось образумить Жака.

— Все равно, ребята, уже поздно, — хрипло пропыхтел он, совершенно обессилев и распалившись от ярости, — нам не остается ничего другого, как улепетывать отсюда. Ведь кто-нибудь вот-вот обязательно прибудет за ним, и тогда нам — каюк!

Мысль о таком последствии заставила всех поторопиться. Каждый из нас захватил по мачете и топору, повесил на себя мешочек с фасолью и перекинул через плечо скатанное одеяло. Селим взял котелок, а Жак вытащил у плантатора из-за пояса оба пистолета. Жак проверил, жив ли еще избитый хозяин. Тот дышал. Однако отвязать его Жак нам не позволил.

— Это послужит ему только на пользу, — пусть его рабы увидят, как выпороли их хозяина и как рассчитались с ним за все зло, которое он причинил своим людям. Вот так, а теперь — в дорогу!

В следующее мгновенье нас поглотили джунгли.

Вскоре мы смогли убедиться, как справедливы были наши опасения о трудности пути через заросли. Мы спешили как можно быстрее и как можно дальше отойти от плантации, — ведь не стоило сомневаться в том, что нас будут преследовать. По крайней мере тут нам немного повезло. Сравнительно скоро мы попали на небольшую открытую поляну, которую перебежали, и начали прорубать себе мачетами путь через неподатливую чащу. Еще важнее было то, что скоро хлынул такой страшный ливень, какие прежде нередко удивляли нас своим внезапным появлением, — он продолжался долго и наверняка смыл наши следы, а вместе с ними исчезла возможность разыскать нас при помощи собак.

Зато все остальное оказалось намного хуже, чем мы могли себе представить. Из промокшей земли стали подниматься такие ужасные испарения, от которых мы стали страшно задыхаться, хотя нам нужно было беречь свои силы для преодоления каждого шага пути. Не помогала нашему продвижению вперед и частая смена при прорубке: очередь наступала раньше, чем человек мог передохнуть и набрать немного свежих сил.

Когда стемнело, мы упали на землю прямо там, где остановились, и уже не задумывались над тем, что были потными и лежали на сырой, холодной земле. Мы совершенно не замечали москитов и вряд ли смогли бы защищаться от хищных зверей, если бы они тут оказались.

К Криштуфеку вернулась лихорадка, и на следующий день нам пришлось поочередно поддерживать его, — он уже не мог стоять на ногах. О еде я даже не говорю. Мы не имели сил разводить огонь и варить фасоль, которая у нас, впрочем, намокла и на другой день разбухла. Нам пришлось довольствоваться лишь тем, что удавалось сорвать кое-где какие-нибудь ягоды, за которыми не нужно было лезть далеко. Мы ели все, что попадалось нам под руку. Разумеется, этого было мало, однако нам еще чрезвычайно везло, — мы не наткнулись ни на какой ядовитый плод.

Кроме того, у нас совершенно утратилось представление о направлении своего пути. Вполне возможно, что мы повернулись, возвращаемся обратно и выйдем к нашей плантации.

Почти весь третий день мы пролежали. У каждого уже не хватало сил тащить Криштуфека дальше, все время поддерживать его. К тому же, мы надеялись, что после длительного отдыха ему станет легче. Если же не поможет и это, — придется связать ему из ветвей носилки; двое понесут его, а третий будет прорубать тропинку.

Хотя Криштуфека трепала лихорадка, однако он понимал, что мы измучились с ним и из-за него не можем продвигаться вперед. Подозвав нас всех к себе, он стал убеждать не задерживаться из-за него, поскольку, мол, уже ничто не поможет ему. Ради чего же должны понапрасну погибнуть еще три человека? Само собой, мы не согласились с ним и, заметив, что ему не стало лучше и на следующее утро, решили отдохнуть еще один день.

Теперь мы занялись сбором более питательных плодов, за которыми отправлялись поочередно, всегда по двое, — третий оставался с больным.

Но здоровье Криштуфека не улучшалось. На следующий день Жак отвел меня в сторону и сказал: «Он прав»…

Я не понял его.

— Криштуфек прав, — мрачно повторил француз. — Разве мы поможем ему, если умрем здесь вместе с ним?

Я знал, что это верно и что нам нет никакого смысла задерживаться тут. Однако мне и в голову не приходило покинуть своего, еще живого, еще находящегося в полном сознании, друга… Ведь это было бы равносильно тому, что я сам, сознательно опускаю его в могилу. Я отказался.

К моему удивлению, Жак не стал ругаться, — вероятно, он все понял. Но к полудню Жак придумал другое. Они с Селимом наносили мне кучу ягод, раздобыли где-то страшно зеленые бананы, отрубили две мясистые макушки пальм, вывороченных с корнем, и подложили их к фруктам.

— Всего этого тебе хватит на четыре-пять дней. Тот бедняга у тебя много не съест. Оставляем тебе один пистолет. Мы с Селимом пойдем вперед и, когда найдем что-нибудь получше, вернемся за вами.

Этот шаг был разумен, и возражать против него было нечего, хотя я и струхнул при мысли о том, что останусь здесь, в этой страшной глуши, один, с больным. Но я не показал и виду, и мы расстались, утешая друг друга самыми различными обнадеживающими словами, в которые, разумеется, нисколько не верили сами.

Потом я стал наблюдать за тем, как они оба начали пробиваться, все глубже и глубже и исчезли в зеленой чаще. Я был уверен, что простился с ними навсегда.

Прошел день, ночь и забрезжило следующее утро. Криштуфеку стало полегче, хотя он и испытывал страшную жажду. Парень то и дело просил меня позвать Селима, — так нравились ему песни негра. Мне приходилось объяснять бедняге, что Селим пошел вместе с Жаком разыскивать более удобный путь. Возможно, даже было лучше, когда Криштуфек не приходил в полное сознание. По крайней мере он не замечал моего отчаяния и — главное — моего опасения за его жизнь. Криштуфек прошел сквозь горнило сражений, его не одолела ни война, ни галера и только здесь, когда он был продан в рабство алчными корыстолюбцами, его силы иссякли до последней капли.

От моих мрачных размышлений меня неожиданно отвлек выстрел. Сначала я не поверил своим ушам. Но потом мое волнение так возросло, что я, не раздумывая, вытащил пистолет и выстрелил в ответ. Я действовал тогда быстрее, чем думал. Разумеется, я наверняка поступил правильно: если неподалеку от нас находился какой-нибудь стрелок, — кто бы это ни был, — он услышит мой выстрел и может…

Я напряженно ожидал, — мои нервы были, как натянутые струны, — прислушивался к звукам вокруг, ругая в душе стрекочущих кузнечиков и щебечущих птиц, которые могли заглушить более важный для меня звук. Но вскоре можно было расслышать человеческие голоса. Набрав полные легкие воздуха, я заорал так громко, как только мог. Голоса стали приближаться. Мы перекликались теперь друг с другом все чаще и чаще. Наконец, прозвучало мое имя!

Это голос Жака! Жак и Селим! Друзья возвращались за нами.

Они вынырнули из зарослей, как призраки. Вслед за ними показался мужчина с длинным ружьем, похожий на охотника, выменивавшего у нас табак.

Жак сразу же начал громко ругать меня и Криштуфека; из этого я понял, как он рад, что застал нас еще живыми.

Селим же тотчас стал мастерить из ветвей носилки для Криштуфека.

Когда мы немного опомнились, Жак рассказал нам о том, что на другой день он наткнулся на стоянку трех буканьеров[31], один из которых как раз пришел с ними. Два буканьера были голландцами, один — испанцем. Испанец тоже сбежал когда-то с плантации, голландцы же покинули свои корабли. Кормятся они теперь охотой на кабанов и диких лошадей. Живут, мол, охотники довольно хорошо и, выслушав рассказ Жака, они предложили ему взять нас к себе. Правда, охотники не смогут нам ничего платить, но будут досыта кормить нас. Нам придется ходить с буканьерами на охоту да заботиться об их собаках. Здесь уже нечего остерегаться лап плантаторов или испанских чиновников.