Удивительные приключения Яна Корнела - Милош Кратохвил

Я был как во сне от такого неожиданного и счастливого поворота судьбы. Еще больше я вытаращил глаза, когда увидел Криштуфека на носилках и когда, выйдя из чащи, заметил совсем удобную тропинку, прорубленную лишь в десяти шагах от того места, по которому мы пробивались с таким трудом!

Словом, это был чудесный день. Мы шли, словно по большаку, и мне казалось, что даже птицы поют у нас над головой совсем иначе, — гораздо веселее. Только теперь я увидел красивое, яркое сверкающее оперение колибри и изумительно пестрых попугаев. Мы шагали как будто прямо в рай.

Буканьер, который вел нас в свой стан, был испанцем. Он хмурился и совсем не разговаривал с нами. Позже мы узнали, что такая неразговорчивость была присуща всем этим оторванным от мира охотникам, постоянно находившимся лишь в кругу подобных себе и постепенно отвыкавшим разговаривать. Но мы скоро заметили, что у этих грубоватых и угрюмых людей добрые человеческие сердца. Они в течение всей своей жизни находились в постоянной борьбе с властями, когда-то прижимавшими их к земле, и жили теперь свободно, ни в чем ни перед кем не отчитываясь, как умели, полагаясь только на свою ловкость да отвагу. Суровые на вид, они совершенно не походили на бесчеловечных господ-чиновников, представителей власти.

Нас приветствовал лай короткошерстных псов, которые выглядели так кровожадно, что, пожалуй, без особого труда растерзали бы быка. Но их немедленно отогнал буканьер, вышедший нам навстречу из бревенчатой избы, очень прочно построенной у самой опушки леса.

Он молча кивнул головой на наше приветствие и указал на крытую пристройку, примыкавшую к избе. Мы внесли туда Криштуфека, и вслед за нами вошел третий буканьер с порядочным горшком мяса, лепешками из маниоки и кувшином вина. Даже этот не заговорил с нами, — он только проворчал что-то, по-видимому, какое-нибудь приветствие. Здесь впервые за нами не защелкнулся никакой замок! Разумеется, нам и в голову не приходило бежать от них, — так были мы счастливы, когда попали сюда.

Вечером к нам снова зашел один из голландцев. Этот подсел к Криштуфеку, осмотрел его лихорадочное лицо и проверил у него пульс. Через минуту он принес какое-то лекарство. Я заметил, как он хмурится и недовольно качает головой. Состояние Криштуфека ему явно не нравилось.

На следующее утро мы приступили к работе, и буканьеры даже не сказали, чтобы кто-нибудь из нас остался с больным. Из их поведения я понял, что находиться у него не имеет никакого смысла. Впрочем, они поставили на пол, рядом с Криштуфеком, еду и питье; мне не оставалось ничего другого, — как подчиниться их воле.

С тех пор мы каждый день ходили с ними на охоту или обрабатывали добычу — сдирали шкуру, коптили, сушили мясо, кормили собак, — словом, делали все, что требовалось.

Основным зверем, на которого ходили буканьеры, был кабан. Охота на него опасна, но она не так тяжела, — трудятся здесь главным образом собаки, обученные выслеживать животных, прячущихся в кустарнике или в болоте. Вспугнутый кабан выбегает обычно в последнюю минуту и летит всегда, как ядро из пушки, прямо вперед. Тут нужно следить только за тем, чтобы не оказаться у него на пути. Сам он никогда ни на кого не набрасывается, разве только тогда, когда плохо подстрелят его. В таком случае лучше всего спрятаться за дерево, — зверь пронесется мимо и уже не нападет на человека.

Нашей задачей было водить собак, вовремя спускать их с ремня и помогать им выгонять зверя криком и ударами палок по кустам. Иногда случалось, что буканьеры подстреливали до двадцати — тридцати кабанов в день. Но из всей добычи они выбирали только самок, поскольку они наиболее жирны. Но самым лакомым кусочком был кабан-отшельник, который, по-видимому, не занимается ничем, кроме жранья, и особенно упитан.

Когда мы возвращались домой, у всех нас бывало по горло работы. Сначала мы сдирали с животного шкуру, потом отделяли мясо от костей и разрезали его на узкие куски приблизительно в локоть длиной. Эти ломти мяса мы посыпали солью и оставляли их на свежем воздухе два — три часа. Потом куски мяса подвешивали на шесты в особой, закрытой и хорошо защищенной со всех сторон, хижине. Это, собственно говоря, была коптильня, — там разводился под мясом огонь из каких-то медленно горящих дров. Мясо коптилось до тех пор, пока не высыхало и не затвердевало. Прокопченные таким образом ломти укладывались в связки или протыкались и нанизывались на бечевки, чтобы их было удобно носить.

На фунт копченой кабанины буканьер выменивает два фунта табаку и продает его потом внизу, на пристани, или, чаще, перекупщикам, поскольку никто из буканьеров не желает попасть в руки испанцам и мало кто из них отваживается пойти в город.

Испанцы считают себя правителями и хозяевами острова; тот, кто проживает на нем без разрешения, в их глазах — грабитель и плут. Однако испанцам явно не хватает силенок для овладения всей Эспаньолой; поэтому почти половина острова находится в руках французских плантаторов, а в самых диких горных краях обосновались вольные буканьеры.

Иногда отряды испанских солдат устраивают облавы на свободных охотников, но вылазки редко заканчиваются успешно. Об одной такой облаве рассказали Жаку наши буканьеры, и мы не без пользы для себя выслушали эту историю.

Как-то раз двенадцать испанских всадников неожиданно напали в открытом поле на одного буканьера и его помощника. Солдаты сразу же развернулись и окружили их со всех сторон. Поняв, что им не избежать стычки, буканьер высыпал порох и пули в шляпу, положил ее поудобнее у своих ног и взялся за свое грозное длинное ружье. Его слуга проделал то же самое, и они стали спиной друг к другу, чтобы видеть противника с обеих сторон. Они сопротивлялись испанцам, вооруженным кавалерийскими пистолетами, бившими далеко не так метко и на гораздо меньшее расстояние, чем буканьерское ружье. Не могли причинить им зла и длинные солдатские копья. Испанцы кричали, угрожали, давали обещания, — делали все, лишь бы буканьер сдался им. Но тот слишком хорошо знал, что ожидало бы его тогда. Поэтому он встал на колени, медленно поднял ружье и сделал вид, что прицеливается. Испанцы тут же повернули коней и исчезли, словно их ветром сдуло. Словом, буканьерское дальнобойное ружье оказалось лучше всякого другого.

Наряду с охотой на кабанов мы ходили иногда на ловлю диких коней. Такая охота была связана с гораздо большим напряжением сил. Она нередко затягивалась; заметив вдали табун пасущихся коней, мы должны были обойти его, дав большой крюк, с подветренной стороны, стараясь не вспугнуть коней, а затем гнали их на укрывшихся стрелков. Из конских туш буканьеры вырезали только жир, который перетапливали и приготовляли из него масло для ламп. За горшок такого масла они получали от плантаторов до ста фунтов табаку.

Как видите, у нас была нелегкая работа; она продолжалась от зари до зари, а иногда и до глубокой ночи. Работы у нас хватало по горло, и все-таки наша жизнь не походила на прежнюю. Никто никогда не поднимал на нас руку и не отказывал нам в еде.

Буканьеры сами работали вместе с нами. Они только никогда не доверяли нам оружия и не давали денег. Мы были свободны и могли бы уйти от них, когда угодно, если бы захотели. Но нам было неизвестно, что смогли бы мы делать в другом месте, — повсюду нас подстерегали опасности. Здесь же нам по крайней мере не приходилось бояться людей.

Особенно ценили мы благоприятный поворот судьбы на первых порах. Потом нас стал одолевать cafard,[32] который рано или поздно начинает угнетать всякого человека, если он оторван от своей родины и находится на чужой земле.

Да, вы не знаете, что такое cafard! Это французское слово — я услышал его от Жака. Cafard — ужасная тоска. Сначала человек даже не знает, чего ему не хватает, он еще не думает о родине, но он становится печальным, молчаливым, вешает голову, — ничто его не радует, и он утрачивает интерес ко всему. Потом сознание человека разом проясняется, и его душа рвется домой, только домой. Теперь он не в состоянии думать ни о чем другом, кроме побега отсюда. Затем такой приступ проходит и за ним опять следует несколько спокойных недель. Но cafard постепенно захватывает человека все сильнее и сильнее.

Особенно крепко овладел он нами, — ведь мы совершенно не представляли себе, как и когда нам удастся выбраться отсюда, да и удастся ли это вообще. Когда мы подумали о том, что нам придется здесь скитаться с буканьерами до самой смерти, нами тотчас же овладел ужас и нас не могло уже утешить сознание того, насколько лучше живется нам тут по сравнению с жизнью у табачного плантатора. Впереди у нас не было ничего отрадного, даже порядочной кончины. Однако скоро эту тоску заслонили другие, более насущные, заботы и, в первую очередь, забота о Криштуфеке.