Война не Мир - Юля Панькова

― Трудно объяснить. Ну, в общем, это влияет на весь мир. Все это знают.

Мне стало обидно. Или она не является политически грамотным представителем популяции, или у них там тоже промыты мозги. Доказать теорему зла не может никто. Пока объяснения дойдут до конца, логика испаряется, и в голове застревает голый и не доказуемый вывод. Поэтому представления о добре и зле, на самом деле, держатся только на вере в свою правоту.

― Ладно. Я верю. Все знают. ОК. А при чем здесь телевидение? ― спросила я.

― Я не уверена. Я могу только предполагать. Но мне кажется, что наш этот министр нашел ваше слабое место и использовал его в своей программе… Вы наиболее подвержены особому виду внушения. В смысле, когда они воруют людей, все что с ними делают ― это показывают им кадры.

― Картинки?

― Да, кадры, картинки. Как калейдоскоп ― большая труба, и в нее помещается…

― Вы совали людей в трубы?

Что за ужасный мир ― там, где она живет! Электорат голосует за правительство, которое обещало хватать недоразвитых себеподобных и пихать их в большие трубы. Это как обижать младенцев.

― Да нет же! Мы не пихаем никого в трубы! Не в трубы. То есть, в трубы, но не людей, ― она растерянно заморгала глазами. Ей было нелегко объяснить.

― Постой…

― Ты пойми! ― она беспомощно взмахнула руками.

Кажется, она хорошо понимала, что я недоразвита, и вместо объяснений, пожалуй, лучше бы запихала меня в трубу, но не могла, потому что после такого обращения я бы не стала сотрудничать.

― Каждое живое существо в мире на самом деле выглядит почти так, как я тебе рисовала. Примерно. То есть, на самом деле оно вовсе никак не выглядит, а…

― Невидимо?

― Ну… Зрение, к которому ты привыкла, это всякие нейроны, рефлексы и хрусталики. У «молекул», как ты нас называешь, ничего подобного нет.

Она откуда-то поняла, что я мысленно обозвала статичные единичные системы молекулами.

― Если нет хрусталиков, как же вы… ― я постаралась подобрать самое простое, ― тормозите на светофорах?

― Молекулы просто знают.

― Типа как? «За углом пробка, лучше-ка я объеду по МКАД»?

― Типа. Так вот, в трубу, в калейдоскоп с кадрами пихают не людей, а…

Моя челюсть слегка отвисла.

― Амеб? ― спросила я и почувствовала себя так, словно меня расчленили. С одной стороны хирургического стола лежало пощипанное блестящими инструментами тело. Штаны были приспущены ― ракурс утренней передачи про происшествия на дорогах и бандитские разборки. Тело выглядело не то чтобы безжизненным. Оно было явно живое, но очень несчастное. Меня затошнило. В эмалированной утке, рядом с несчастным телом, лежало что-то совсем невероятное. Изнутри оно было похоже на перезревшее куриное яйцо, которое случайно собрались пустить на яичницу. В помутневшем белке что-то заторможено плавало. Лапы беспорядочно вздрагивали. Самую середину существа опоясывали детские трусики из материала, очень похожего на лепестки белой розы. Понятия не имею, зачем я их представила, наверное, памперсы.

― Рената, ― осторожно позвала я. Моя недоразвитость нуждалась в поддержке, ― если мы низшие существа по сравнению с вами, может быть, мы выглядим как-то немного что ли иначе?

Я не хотела терять надежду. Я вспомнила про контраст греков с захватившими их варварами. Как на футбольную команду, я бы, конечно, поставила на римлян. Но с эстетической точки зрения были приятней греки.

― Может быть, мы не такие рослые?

Рената огорченно вздохнула.

― А скажи, вот ты сейчас в таком же теле, как у меня, почти что. Скажи, где это у тебя помещается? Твоя амеба?

― Моя амеба? ― Рената едва не заплакала, ― ты хочешь сказать «я»?! Где я нахожусь? ― она подумала и показала себе на лоб.

Я закатила глаза, пытаясь увидеть свой лоб, и испытала тошноту и головокружение одновременно.

― А я? ― спросила я, морщась.

Она пожала плечами.

― Каждый сидит там, где ему приятно. Но вообще-то считается, что мы никогда не покидаем места, где изначально возникли, куда бы дальше ни шли…

Я не поняла, но решила, что моя амеба, наверное, в заднице. Самое лучшее место для возникновения рефлексии. Я ни фига не разбираюсь в простейших. Но немного привыкнув к своей новой многогранной личности, я даже решилась выпить чашечку кофе. В конце концов, оно тоже состоит из чего-то там очень мелкого, неделимого. В голову сразу полезли вопросы: кто это пьет ― я или оно? Не горячо ли. И не вызовет ли четвертая чашка некие амебные ухудшения ― целлюлит, ранний климакс…

― Амебы стареют? ― спросила я, думая одновременно про похороны и морщины.

― Нет.

Рената тоже налила себе четвертую чашку. Я немного успокоилась. Хотя мне неизвестно, кто она в своем обществе ― амеба, которая ведет здоровый образ жизни или шахидка, которая носит тесную одежду и не кашляет.

― Ладно, ― сказала я, ― давай дальше про похищения.

― Сначала это были просто эксперименты, ― послушно начала она, ― людей подвергали картинкам и все смотрели, что будет. Правительство выделяло огромные деньги, но все равно нам пять раз поднимали налоги, потому что бюджета все не хватало. Мы были не против. Каждый патриот понимал, чем грозит ваше бурное технологическое развитие, если не направить его, ― она почему-то запнулась, ― в нужное русло.

― Знаешь, цивилизации сменяют друг друга, это нормально, ― попыталась оправдаться я. Помню, мое детство закончилось, когда я прочитала первое издание Властелина Колец. Мне было лет 9. Толкиен писал: зло с Востока. Я почему-то поверила. Чувство вины перед цивилизованным миром до сих пор примешивается к моей национальной гордости.

― Конечно, ― ответила Рената, ― но последнее время я почему-то думаю, что вы не стали бы на нас нападать…

Ее взгляд стал рассеянным. Словно она пыталась уловить среди своих мыслей истину, и никак не могла. Странно, что такие развитые существа могут чего-то не догонять.

― Некоторое время назад у нас появилась популярная передача, ― все так же рассеянно, сказала Рената, ― актеры, наряженные в кольчуги и плетеные налобные ленточки, изображали наших, а темные полчища все пытались у них что-то забрать.

― Кольцо? ― как-то само собой спросила я.

― Откуда ты знаешь? ― удивилась Рената.

Меня обдало жаром не стопроцентного прозрения. Если бы моя молекула была также продвинута, как Ренатина, я бы просто слетала, включила и посмотрела все эти их передачи ― про темные полчища, плетеные ленточки или что там еще. Лучше один раз слетать, как говорится. С учетом того, что у молекул нет зрения.

― Дорасскажи про картинки, ― попросила я, ― что именно ваши крутили нашим?

Где-то я слышала, что человек ― не создатель. Следовательно, он не может создать то, чего в мире нет. Ему трудно даже вообразить то, чего он ни разу не видел. Это как в журнале, для которого я писала статью про зоофилов ― нужно быть спецом в теме, и тогда редактор тебе поверит. Как-то наши миры, судя по всему, странно пересекались. Пока Рената собиралась с мыслями, я успела задать еще один вопрос. Так же как в случае с розовыми шеями, я спросила, когда у нее на родине появились те передачи.

― Не помню, ― сказала она, ― давно. Но фанаты прочухали фишку недавно. Появилась даже новая тюремная форма ― темный.

Слава земному психоделику Толкиену, давшему толчок межгалактической фентази ― подумала я и стала готова дослушивать про картинки.

― Нам не сообщали, что точно вашим впихивают в мозги. Но из достоверных источников я знаю, что лучше прочих кадров на вас почему-то действует бородатый мужик на облаке и голый на серфинге. Некоторым почему-то показывают мужика в горах. Наверное, хотят посмотреть, который их них эффективней.

― И что мы?

― И вы начинаете искать этих мужиков. Потом, после того, как из труб вас возвращают обратно на землю.

― Рената, ― сказала я, отметив про себя, что нас все-таки, возвращают, ― ты знаешь, почему мужики разные?

― Почему?

― Чтобы мы соревновались, чей лучше.

Кажется, я объяснила в ее духе. Рената задумалась.

― В этом есть смысл. Хотя, у нас все это называют лечением.

Если подумать, то, в общем-то трубы ― не такой уж крутой метод борьбы с межпланетным востоком (то есть, злом). Цивилизованные миры, похоже, жалостливы. Я вспомнила передачу про военный госпиталь, где американцы латали иракскую девочку. Ее родителей шмальнули где-то в Багдаде свои же.

― У вас есть национальности? ― спросила я.

― Чего?

― Ну, разный цвет кожи, японцы, русские…

Рената засмеялась и потрясла головой.

― Нет, все, чем мы различаемся, это количеством ног. Чем больше ног, тем больше пространства ты можешь освоить.

― У тебя ― длинные… то есть, много?

― Да. У меня очень много, ― немного неуверенно сказала она. Может быть, при втором переходе она забыла не только свой план?

Я решилась на немного нескромный вопрос.

― В чем смысл вашей жизни? ― спросила я и покрылась румянцем. Вдруг она ответит: в том, чтобы в мире не осталось ни одного недоразвитого…