Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал - Надежда Чернецкая

— Это не зависит от времени, мистер Холмс! Теперь все зависит только от Гриффита.

— Нет! То, что буду думать о вас я, зависит только от вас!

Она снова посмотрела на меня и попыталась улыбнуться, но в ее взгляде не было ни сожаления, ни страха, ни тревожного ожидания, а лишь тупая боль, которая шла изнутри и делала глаза затуманенными, как у безнадежного больного.

— А зачем вам все это знать, мистер Холмс? — спросила она. — Ведь дело окончено!

— Мне казалось, вы лучше знаете меня! Я занимаюсь делом до тех пор, пока для меня все ни станет ясно, а не до момента официального закрытия полицейского протокола. Для меня важна правда, а не то, что кто-то по каким-то причинам за нее выдает!

Она тяжело вздохнула и отвернулась от меня:

— Господи! С вами бывает настолько же трудно, насколько и легко!.. Поймите — я не знаю, что вам ответить!.. Я признаю, что вы не все обо мне знаете и что вы вправе требовать от меня правды, но, клянусь, я не могу вам ее раскрыть!!! Если вы узнаете все от Гриффита, вы поймете, почему я так поступаю, — она положила свою руку на мою, словно пытаясь вернуть утраченное доверие.

— И поверьте, всё зависит не от моих прихотей.

— Уверяю вас, что мое желание докопаться до истины тоже не прихоть.

— Я это знаю.

— …и все же предпочитаете, чтобы я узнал правду вместе со всеми на суде? Так для вас будет лучше?

— …Да!

— Прекрасно, — сказал я вставая. — Я все же принесу все необходимое для компресса. Ждите меня здесь. Я скоро вернусь.

Она уставилась в одну точку перед собой и не произнесла ни слова.

Я взял один из канделябров и вышел в коридор. В доме было тихо, и каждый мой шаг отдавался гулким эхом. Я спустился в холл и прошел в кухню, где без труда нашел воду и чистое полотенце. Вернувшись наверх, я взял в комнате Уотсона всё необходимое и через несколько минут вновь вошел в кабинет.

Она, очевидно, полагала, что мне понадобится больше времени, и потому резко обернулась на скрип двери. Она стояла у окна. Взглянув на нее, я сначала подумал, что она плакала в мое отсутствие, но потом вспомнил — плакать не входит в ее правила! У нее и теперь хватало сил держать себя в руках, и все ее чувства скрывались за мутными от влажной пелены глазами.

— В чем дело? — спросил я, поставив кувшин с водой на стол.

— А что?

— Видели бы вы свое лицо сейчас! Вам плохо?

— Да, черт возьми, плохо! — усмехнулась она, глядя на меня. Я и не думала раньше, что такое бывает.

— Что ж, садитесь сюда, и я постараюсь избавить вас от телесных страданий, если уж остальное мне не по силам.

Она села на стул, а я, сложив полотенце, смочил его край в холодной воде, чуть отжал и поднес к лицу Элен.

— Запрокиньте немного голову, мисс Лайджест, — сказал я, придерживая рукой ее затылок, — вот так.

Она откинула голову назад и немного вздрогнула, когда холодная мокрая ткань коснулась ее губ…

Вся моя любовь к ней всколыхнулась с новой силой — я ощутил необыкновенный прилив нежности от одного этого прикосновения и был готов, если понадобится, ухаживать за ее лицом хоть целую вечность. Я старался, чтобы мои прикосновения были легкими и не причиняли ей боли, но вместе с тем я явственно ощущал в себе нарастающую страсть. Я видел, как напряглась ее шея, видел ее губы в нескольких дюймах от себя, ловил ее прерывистое легкое дыхание и понимал, что все мое существо тянется к ней, что мой рассудок едва справляется с чувственными порывами.

Моя рука с полотенцем, должно быть, застыла в воздухе на пару мгновений, и Элен открыла свои глубокие темные глаза… Их влажный блеск был так прекрасен в свете свечей, а взгляд вдруг стал необыкновенно ясным и открытым — сошедшая с них пелена словно смыла все сомнения, и эти глаза смотрели на меня просто, взволнованно и откровенно… Ничего и никогда не желал я больше, чем поцеловать Элен в этот момент, и клянусь Богом! — она позволяла мне… Но какие-то посторонние силы — сомнения, страх перед этой сиюминутностью, мой рассудок, будь он проклят! — помешали мне… На какую-то долю мига я совершенно четко представил эти губы в его губах, я ясно увидел их взаимный натиск!.. А теперь перед нею я, и с тех пор не прошло даже пары часов!..

Мое лицо, должно быть, слишком явно выразило мои смешанные чувства — Элен опустила взгляд, сама прижала мою руку с полотенцем к своему лицу и вновь посмотрела на меня.

— Простите меня! — проговорила она.

— За что?

— За то, что вам пришлось увидеть всё это… Гриффита и меня… Вы понимаете! Я думала, у меня получится иначе… Простите!

Я заново смочил полотенце и внимательно посмотрел на нее даже сейчас она делала все, чтобы избавить меня от малейших неудобств, от неловкости и объяснений. Наша глаза в очередной раз встретились, и мы оба почувствовали невероятную легкость и теплоту, неимоверную близость…

— Мне не за что вас прощать, — ответил я, — но вы правы, мне действительно было неприятно видеть его грубость по отношению к вам.

Ее улыбка была обворожительно мягкой, и я, как всегда, слишком поздно понял несвоевременность своих сомнений и неуместность собственной ревности.

— Но с другой стороны, — продолжал я, — вы поразили меня, мисс Лайджест!

— Своей лживостью? — рассмеялась она.

— Нет, своим актерским даром. Вы были просто восхитительны и исполнили свою роль с удивительной точностью! А ваши жесты, ваша внезапная бледность, выражения мольбы, сомнения, испуга на лице были выше всяких похвал… Да что с вами? Перестаньте смеяться, мисс Лайджест, мне трудно держать полотенце!

— Я вдруг вспомнила, как Гриффит назвал Лестрейда тупицей. Это, наверное, подстегнет его полицейскую прыть!

— Да, наверное, — согласился я.

— Кстати, ваша беседа с Гриффитом, мисс Лайджест, и меня подтолкнула к некоторым соображениям.

— О чем вы?

— О чем? О маленьком детали, которую вы, может быть, уже не назовете актуальной, но которая меня, тем не менее, чрезвычайно беспокоит, — я отложил в сторону мокрое полотенце, встал, взял в руки сумочку Элен, лежавшую дотоле на кресле, и вытряхнул все ее содержимое на письменный стол.

Кроме кожаной записной книжки, нескольких визитных карточек, пары чеков и связки маленьких ключиков из сумки выпал крошечный темный флакончик. Я взял его в руки и испытующе посмотрел на Элен.

— Я ждал, что вы сами заговорите об этом, но, видно, напрасно. И теперь я сам спрашиваю вас: как вы, сильная и независимая женщина, могли дойти до мыслей о самоубийстве?

Она жестко усмехнулась:

— Уверяю вас, дойти до них было нетрудно! Вы, мистер Холмс, можете представить меня в женской каторжной тюрьме? Я не могу! И вообще, иметь с собой яд — не значит отказаться от борьбы за свободу и честь, это означает возможность отстоять их тогда, когда все остальные методы себя исчерпали! А не говорила я вам об этом из простого соображения вас не обидеть — ведь вы могли подумать, будто я в вас не верю.

— Но неужели вы не понимаете, на какие мысли могли навести, скажем, Лестрейда эти ваши методы борьбы за доброе имя?

— Не иронизируйте, мистер Холмс! Я действительно так себе это представляю.

— Я не иронизирую, и я прекрасно понимаю, что этот яд не кокетство, что вы действительно приняли бы его, если бы все наши усилия оказались напрасными. Но все равно носить его с собой было по меньшей мере неразумно: при обыске он мог стать последней каплей в череде улик и, уж будьте уверены, не был бы оставлен вам в дальнейшем.

— Тогда почему вас это волнует, мистер Холмс?

— Потому что я до сих пор не знаю вас, мисс Лайджест, и вы продолжаете удивлять меня, будоража мое воображение своими неожиданными поступками.

Она встала и чуть улыбнулась в ответ на мои слова:

— А я полагала, что вас уже ничто не может удивлять, особенно там, где дело касается человеческих поступков!

Я встал вслед за ней и уже собирался сказать, как она ошибается, но Элен с сомнением посмотрела на мои руки.

— О, только не трясите меня, мистер Холмс! — проговорила она, улыбаясь тому, как верно предугадала мои намерения. — Вам не кажется, что со мной это уже достаточно проделывали за последние сутки?

— О да, простите! — ответил я, смеясь.

— Я всё не теряю надежды сделать свои внушения более действенными… Вообще-то, подобные порывы мне не свойственны, но вы, мисс Лайджест, делаете меня более эмоциональным.

— А вы, напротив, действуете на меня как успокоительное и болеутоляющее, — улыбнулась она.

— Надеюсь, не как снотворное?

— О, нет!

— Тогда садитесь, и я закончу с вашим лицом.

— Мое лицо уже в порядке, мистер Холмс. Боль совсем утихла, и отек, кажется, спал немного. По-моему, в компрессах больше нет надобности. Вы откройте окно и смените вот эти две свечи на новые, а я спущусь вниз и приготовлю чай. Вы ведь не откажетесь от чашки чая перед сном?