Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье

Разбирая ружье, я сказал своему капитану: «Похоже, нас повезут как телят, еще и на соломке». Он засмеялся и ответил: «Это так, но время поджимает, ситуация очень тяжелая. Мягкая постель пока не светит нам и никто не может сказать, что может случиться в ближайшие дни, когда мы будем на пути в Париж».

По окончании разборки своих ружей мы отправились. На улицах было полно народу. За городом нас ждали фургоны — внутри них была постелена солома. По обе стороны дороги стояли жандармы и охраняли их. Мы организованно садились поротно — количество едущих в одном фургоне соответствовало его размерам. Например, если в упряжке было три лошади, то в таком фургоне ехало двенадцать человек. На эстафете за каждую лошадь было заплачено пять франков, а если лошадь умерла, сразу триста. Представители казначейства всегда были готовы к прибытию очередной войсковой группы и готовы заплатить за все, так что новые повозки всегда были в наличии. Каждая рота получила ордера на получение еды и питья, и те местные жители, у которых был приказ накормить определенное количество солдат, всегда ждали их на станции, чтобы по прибытии немедленно усадить за стол. Все и везде находились в полной готовности. На еду нам разрешалось три четверти часа, после чего мы тотчас отбывали. Тамбурмажор обедал прямо на своем посту, чтобы любой момент быть готовым вовремя подать сигнал. Все шло без единой задержки. Непосредственно перед отбытием весь батальон располагался вдоль дороги таким образом, чтобы каждая рота сразу же могла сесть в свои фургоны. Никто не тратил ни секунды времени: каждый человек твердо знал, что он должен делать. Мы проезжали двадцать пять лье в день — это было подобно молнии, которая ударила на юге, чтобы достичь севера.

Вскоре большое путешествие из Лиможа в Версаль закончилось. У ворот этого прекрасного города нам было приказано покинуть фургоны и войти в него пешком. Мы вскинули на плечи свои ружья и совершенно измотанные усталостью и голодом прошли по городу (небритые и не причесанные). Мы думали, что на том конце Версаля нас ждут фургоны, но не тут-то было. Нам пришлось пешком идти в Курбевуа, где предполагалась наша ночевка, и где, полумертвые от усталости и голода, мы поели и выпили вина.

Следующий день был посвящен уходу за собой. Мы посетили склады одежды и обуви, а утром Император устроил нам смотр. Потом мы сразу же отправились в путь, но нам была оказана любезность тем, что нас отправили в фиакрах. Для нас собрали все фиакры города. Было решено, что в одном фиакре едут четверо гренадеров — со своими ранцами и оружием. В Кле мы дали нашим несчастным клячам сена, накормили наших кучеров и снова в тех же повозках продолжили путь. В каждом пункте, в котором мы останавливались, нас ждали накрытые столы.

Мы отправились в Ла-Ферте-Су-Жуар, где нас ожидали большие фургоны из Бри — с большими лошадьми и хорошей свежей соломой (по двенадцать человек в каждом фургоне). Эти проклятые дороги просто кишели колдобинами и огромными камнями. От страшной тряски мы падали друг на друга. Господи, какие же мы страдали! Каждый день мы делали 25–26 лье. В Лотарингии мы пересели в небольшие экипажи, запряженные маленькими и легкими лошадьми — они неслись подобно ветру. В упряжке они располагались друг за другом. Мы бы могли и 30 лье делать с такими лошадьми, но с ними было страшно спускаться по крутым косогорам, особенно в том месте, где дорога сворачивает к Мецу. Этот город нам следовало поприветствовать, поэтому нам пришлось взять наши ружья и надеть парадные мундиры, распаковать ранцы и надеть чистое белье. Посмотреть на нас пришли более 10 000 человек, среди которых было много дам, которые никогда не видели императорской гвардии. Подготовив ружья, мы открыли наши ранцы, чтобы переодеться. И в этот момент внезапно подул сильный ветер — наши рубашки взлетели в воздух, и моментально вокруг нас возникла сумятица — это завопили до смерти напуганные дамы, увидев такое количество обнаженных и красивейших мужчин Франции. Но тут уж мы ничего поделать не могли.

Наш вход в город был великолепен: нас расселили по частным домам и относились к нам просто замечательно. Император говорил, что быстроногие лотарингские лошади помогли гвардии пройти целых 50 лье. Затем мы покинули Мец с приказом не останавливаться — ни днем, ни ночью. Мы шли словно по мановению волшебной палочки. В Ульм мы пришли ночью. Нам раздали наши ордера на поселение, но, после того, как мы чего-то перекусили, барабаны пробили тревогу, и нам пришлось немедленно лететь к нашему оружию. На дороге в Аугсбург в 9 часов вечера состоялась перекличка. И после нее никаких экипажей — это была уже неприятельская территория. Нам пришлось спотыкаясь и натирая ноги идти до самого утра. Около девяти часов мы вошли в город. Нам дали три четверти часа для завтрака, после чего мы немедленно отправились в путь. В первый день, тяжело нагруженные, мы прошли 21 лье.

Потом был лишь получасовый привал. На следующий день у нас снова не было времени на отдых — только чтобы поесть, и снова идти дальше. До Шёнбрунна нам оставалось пройти 20 лье. Спустя 15 или 16 лье нас построили перед большой деревней, и объявили, что требуется 25храбрецов готовых добровольно присоединиться к Императору у въезда в Вену, чтобы нести караул у Шёнбруннского дворца. Я вспомнил, что много раз стоял на страже. Я первым вышел из строя. «Я пойду», — сказал я своему капитану. «Прекрасно, — сказал генерал Дорсенн, — самый маленький из вас — хороший пример для остальных».

Нужное количество солдат было набрано, и мы приступили к делу. Нам обещали, что за три лье до Вены каждый из нас получит бутылку вина. Мы достигли этого пункта в девять часов вечера, очень уставшие, мучимые жаждой и рассчитывающие на обещанную бутылку. Но вина не было. Нам следовало идти прямо вперед и не останавливаться. Я отошел в сторону и решил поискать воды, чтобы утолить мучившую меня жажду. Я побежал по улице и наткнулся на шедшего мне навстречу крестьянина. Он нес с собой полное чего-то ведро, и увидев меня, вошел в очень красивый дом, у входа в который стоял охранник. Я прошел дальше, но у поворота присел и прислонился к стене. Снова появился тот же крестьянин со своим ведром. Я остановил его и заговорил с ним на его