Романески - Ален Роб-Грийе

Истоки «Человека, который лжет»: Дон-Жуан, Борис Годунов, землемер К. Повествовательная структура фильма

Папа поощряет, сам того не ведая, мое запоздалое увлечение писательством. Добрый отец — это сумасшедший отец. Я тоже сумасшедший? Мнение и голос мамы

Папа воет под кустом крыжовника. Минная война. Папины кошмары. Его освидетельствование на предмет безумия

Ленты в голове. «Нарушитель движения». Берег Бриньогана. «Самая красивая в мире история»

Дедушка Перрье. Военная служба его потомков. Почта против церковной процессии

Де Коринт слышит подозрительные звуки и бросается в море. Ужас белой лошади. Де Коринт достает из воды зеркало. Лицо Мари-Анж

Де Коринт теряет сознание. Его приводит в чувство таможенник. Непонятное поведение лошади. Размышления таможенника

Противоречивые мнения о возвращении де Коринта на проклятый берег. Окровавленное белье Мари-Анж

Заколдованная лошадь. Сомнения относительно даты происшествия

Довоенные объединения недовольных. Политическая роль де Коринта. Актер

Лыжи в Рюссее. Арбуа. Дядя Морис в Орнане. Мои обручальные кольца

Лыжи на зимнем курорте. Запахи зимних видов спорта

Мамина болезнь. Наша «домоправительница» — ураган из Швейцарии. Папа играет в важного господина

Мои родители-петеновцы. Овсяная каша и портрет маршала

Семейная англофобия. Мадам Олжиатти. Коварный Альбион в 1940 году. Создать Европу, куда войдет и Германия

Мои родители-антисемиты. Всевозможные обвинения евреев. Свобода духа. Тревога и деморализация

«Еврейская литература». Шок от открытия существования концлагерей

Служба принудительных работ. Труд и отдых в «доброй» Германии. Бомбежки и хаос

Три трещины в витринном стекле: пирожные для избранных, истребление тяжелобольных; косуля в силках

Классификация лагерей. Разные реакции членов клана на Освобождение. Мой отец и американцы

Крутящая пара «порядок-свобода» приводит меня к написанию романов. Неангажированность

Дилетантизм в 1939—1940-е гг. Мама управляет Керангофом. Я чувствую себя лишним. Драматическое возвращение папы

«Корректная» оккупация. Франция вне игры. Похороны в Генгане. Пустой Париж. Сельхоз. Группа «К»

Отъезд в Германию. Замена. Завод МАН. Обучение на трех языках. Каникулы за границей

Рабочий-непрофессионал. Фишбахский лазарет. Бомбежки. Старая Европа в дыму

Перникский лагерь. Бесстрастный рассказ об авиакатастрофе в Гамбурге

Журналисты и авиакатастрофа: «Франс-Пресс», журнал «Экспресс», Умберто Эко. Усиливающиеся страхи Катрин

Ложное минирование теплохода «Куин Элизабет». Бесполезные поиски. Разочарование журналистов

Потерянные рукописи. Стамбул в 1951 году. Годовщина. Драгоценности госпожи Роб-Грийе

Нашлись чемоданы. Брошенный фильм. «Ужас на „Британике“»

Метафорическое письмо «Цареубийцы». Борис. Мерсо. Рокантен. Разрыв и исчезновение

«Посторонний». Гуссерлианское сознание. Солнце над Митиджой. Средиземноморье по Гёте. Опасность изгнания гуманизма

Моя камера после имплозии. Возвращение Гёте. Моя старая комната. Вырезка из газеты

Де Коринт, Роллебон, Ставрогин. Де Коринт в Берлине. Взрыв в Праге. Де Коринт и нацистские руководители. Всемирная выставка 1937 года

Прогулки с мамой по выставке. Свойства незначительных вещей

Любовь к малому. Строительство. Классификации. Дотошность. Ранний садизм

Мама и сексуальность. Снова Рокантен. «Соглядатай»

Писать для мамы. Холодность и сентиментальность. Писать для себя самого. Папа-малыш

Сентиментальность (продолжение): моя дорогая доченька. Вырванный клок. Пренебрежение взрослых. Разбитая лампа

Битое стекло в моих фильмах. Катрин и «Соглядатай»

Выход в свет «Соглядатая». Премия критиков. Поощрения. Доминика Ори и рукопись «Цареубийцы». Брюс Мориссетт

Мориссетт в Бресте. Исключительная мать. Современная кондитерская. Случай с автобусом. Нож из Браспарта. Суп из кресс-салата. Лини. Ласточка. Летучая мышь

Раздавленный воробей. Детеныш ондатры

Я люблю учиться. Собирание мира под себя. Американские университеты. Элитарность

Опаздывание с выполнением заданий. «Колдовство» плохого ученика. Мой котелок. Подмененные портфели. Schlosè-Buffon

Реальное, фрагментарное и частичное. «Жак Фаталист». Бальзак и реализм

Флобер. Две параллельные линии. Бреши в романе «Госпожа Бовари». Опровержение. Ставрогин, отсутствующий бес. Пустая страница в «Соглядатае»

«Человек-невидимка». Де Коринт как галлюцинирующий нацист. Свидетельство о его болезни. Его сын в Сельхозе

Нечего сказать. Флобер и стереотипы. Свобода писателя. Структура «Эдема и после»

Тема крови. Мои зубы, выбитые в Братиславе. Журдан вступается за меня. Врачи и дантисты в стране реального социализма

Подруга-дантистка из Бреста. Похороны де Коринта. Чай

АНЖЕЛИКА, ИЛИ ОЧАРОВАНИЕ

В очертаниях окружающих меня неживых, неподвижных предметов мне вечно чудятся лица: человеческие лица медленно проступают, формируются, становятся все более и более явственными, затем отвердевают, а потом начинают пристально смотреть на меня и корчить рожи. Но, как мне сказали, в подобной предрасположенности моего сознания и взгляда нет ничего необычного, так как практически каждый ловит себя на том, что распознает в прожилках и узловатых узорах древесины (в дубовых дощечках паркета, в каповом наросте, украшающем секретер или бюро из вяза, в столешнице испятнанного чернилами письменного стола из ореха), в паутине трещинок на потолке, от которого постепенно отделяются лепестки и чешуйки сероватой штукатурки, в проемах у высоких окон, а еще чаще в переплетении цветочных гирлянд на обоях, когда-то красивых и ярких, а теперь выцветших и поблекших на стенах погружающейся во мрак грядущей ночи комнаты, либо совершенно явственные очертания носа с горбинкой, либо тонкие усики, либо направленный на тебя взгляд глубоко посаженных глаз, правда, расположенных несколько асимметрично на воображаемом лице, или видит сведенный судорогой рот, кривящийся то в мучительном крике, то в жутком хохоте, то раздираемый зевотой, то искаженный горестной складкой, то превратившийся в страшную гримасу отчаяния. Ибо те лица, что различает каждый из нас, никогда не бывают обычными человеческими лицами, нейтральными и абстрактными, нет, всегда или почти всегда мы имеем дело с лицами очень выразительными, взирающими либо прямо на нас, либо обращенными к нам как бы в пол-оборота, реже — в профиль, лицами столь своеобразными, странными, что невольно подумаешь о самых разных вещах: об уродцах, демонстрируемых на провинциальных ярмарках, о жертвах войн, изуродованных «огнем и мечом», а то и просто о карикатурах из какой-нибудь газетенки. Однако выражения этих лиц, пусть и очень экспрессивные, в то же время таят в себе некоторую двойственность и могут быть истолкованы совершенно различно, в зависимости от времени суток, освещения да и от настроения человека, их рассматривающего.

Иногда мне удается определить, чей лик проступает в сплетении трещин на потолке или узоров на обоях: вот знаменитый артист, с очень характерными, резкими чертами лица; вот политический деятель, долгое время служивший мишенью для атак «желтой», падкой на скандалы прессы; вот кто-то из моих родственников или друзей, один из моих близких знакомых, человек моего круга. Иногда, правда очень-очень редко, в переплетении листьев и неясно очерченных венчиков цветов вдруг робко проступает соблазнительный и волнующий своей улыбкой ротик хорошенькой девушки, но такой неясный, зыбкий, готовый тотчас исчезнуть среди столь же зыбких, смазанных, постоянно находящихся в движении, дрожащих контуров цветочных букетиков и гирлянд, уже полустертых