Романески - Ален Роб-Грийе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там, в глубине, мрачный фасад большого дома кажется еще более темным, он буквально размок от потоков воды, придающей влажному граниту угольно-черный цвет, отчего еще отчетливее выделяются высокие окна с мелкими стеклами на втором этаже, эти подобия разбитых зеркал, чьи грубоватые толстые стекла отражают блики, отбрасываемые изменчивыми, лохматыми тучами, и сами посылают им свои собственные. Отчасти это похоже на то, как если бы «кони бледные» нападали, а белые кони улетали в поднебесье, переворачивались там множество раз и распадались, рассыпались в прах, вернее, в дым. Но внезапно, во время краткого интервала между двумя просветами, небо перестает отражаться в оконных стеклах и уступает место тому, что находится за стеклом, то есть в глубине комнаты; и в окне появляется лицо мужчины — тонкие усики, нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, — в котором припозднившийся гость без труда, несмотря на приличное расстояние и искаженные оконным переплетом черты, узнает суровые, строгие, даже жесткие черты Анри де Коринта, застывшего у окна и словно подстерегающего кого-то или настороженно ожидающего чего-то.
Граф Анри встал, должно быть, из-за письменного стола, чтобы взглянуть, что творится в природе и какова погода, не находя себе места от тревоги и нетерпения в надежде увидеть в конце аллеи приближающегося курьера с известием, которого ждут сегодня вечером. Однако взгляд его, похоже, обращен вовсе не вниз, на грязную раскисшую центральную аллею, а, напротив, вверх, к столь похожим на призраки рыцарей облакам, проносящимся там, в вышине, с развернутыми стягами и штандартами, с развевающимися длинными волосами, похожими на женские распущенные волосы. Потом граф обращает свой взор на рассыпанные по всей поверхности письменного стола бумаги, белые прямоугольники обычного формата, сплошь испещренные записями, сделанными тонким почерком. Записи сделаны черными чернилами и изобилуют помарками и подчистками. Бумаги эти — черновики рукописи, работе над которой он в течение долгих лет посвящает большую часть своего свободного времени, рукописи, единственный экземпляр окончательного варианта которой уничтожит на до сих пор оспариваемых крайне противоречивых условиях известный парижский издатель (как я уже сообщал в первом томе этих мемуаров), вынудив таким образом наследников предпринять весьма тяжкий труд с весьма сомнительной надеждой на успех, труд по восстановлению рукописи на основе разрозненных и противоречащих друг другу отрывков, незаконченных, многочисленных, но, однако же, их множество отнюдь не гарантирует от того, что в них есть все необходимые части и детали, напротив, именно эта множественность и таит в себе опасность того, что в них нет очень важных подробностей, в том числе и основополагающих элементов. Рядом с письменным столом, изящно украшенным разбросанными в беспорядке листками, образующими кое-где довольно плотный коврик, возвышается массивный зеркальный шкаф, и в его зеркале отражаюсь я сам, столь плохо различимый в полумраке комнаты, что мне при первом взгляде даже показалось, будто в противоположном углу я вижу какого-то незнакомца, чужака, бесшумно и незаметно проникшего ко мне, когда я стоял, повернувшись лицом к окну. Кстати, когда любой посетитель видит гладкие, сложенные из плотно пригнанных друг к другу серых гранитных плит стены моей дворянской усадьбы, простые, лишенные каких бы то ни было украшений и излишеств, он, с какой бы стороны ни приблизился к массивному сооружению, бывает поражен его видом, в особенности из-за очень высоких окон, через которые во внутренние помещения должно было бы проникать вполне достаточно света. Таково, по крайней мере, первое впечатление посетителя. Но как только он оказывается внутри, входит в одну из комнат или служб, так тотчас же, напротив, бывает поражен тем полумраком, что вечно царит здесь даже днем, даже в хорошую погоду, даже в те весенние дни, когда совсем близкие к дому буки еще не покрылись листвой.
В течение довольно продолжительного времени я полагал, не отдавая, кстати, себе в том отчета, будто название Черный дом происходит именно из-за того, что почти все помещения постоянно погружены в какой-то необъяснимый ненормальный полумрак, за исключением небольшого пространства, непосредственно примыкающего к окнам, хотя и внушительным с виду, но в общем-то бесполезным. Теперь я все более прихожу к убеждению, что речь здесь скорее идет о приблизительном переводе местного названия, звучащего по-бретонски как «Ker an du», встречающегося у нас довольно часто и обозначающего скорее «дом черного», то есть жилище либо действительно черного человека, либо человека злого, либо обиталище какой-то темной силы. Кстати, в данный момент мое собственное лицо и моя собственная фигура испытывают на себе влияние замечательного эффекта черноты, ибо из глубин зеркала, из темных глубин только что проступило именно мое изображение (каковое меня несколько удивило своим неожиданным присутствием и несколько непривычным видом, ибо я увидел себя стоящим под несколько иным углом, чем привык себя видеть обычно). Да, из темных глубин зеркала, занимающего всю ширину одностворчатой дверцы (к тому же в порядке исключения приоткрытой) большого, тяжелого, массивного шкафа из красного дерева, сделанного одним местным краснодеревщиком еще для моего прадеда Марселена Перье из обломков деревьев ценных пород, выброшенных на берег после кораблекрушения, проступало мое лицо.
Я подхожу к шкафу, чтобы притворить дверцу, обычно поскрипывающую в конце этой процедуры, и таким образом получаю возможность рассмотреть себя получше, с близкого расстояния, причем я могу рассматривать свое отражение, проступающее из мрачных глубин зеркала, сколько мне хочется, в свое удовольствие. Густые растрепанные, всклокоченные волосы, в которых едва-едва начала пробиваться седина, скрывают под свисающими вперед кудрями лоб почти по самые глаза (какого-то неопределенного цвета, цвета коричневатых морских водорослей). Правда, своеобразной преградой, отделяющей кудри от глаз, служат густые мохнатые брови, изломанные, как у нас говорят, домиком, причем непокорный длинный пучок волосков правой брови залихватски поднимается к виску, что придает моему лицу такое же выражение, какое можно увидеть на японских эстампах у корчащих грозные рожи японских самураев. Усы и большая, тоже довольно густая борода, где седых волос еще меньше, чем в шевелюре (кроме одного очень точно очерченного посеребренного участка, словно к нему прикоснулся кистью художник, участка, подчеркивающего линию подбородка слева), скрывают почти все остальные части лица, и из этой буйной растительности торчит только очень заметный нос, выпуклый, с большой горбинкой, доставшийся мне от матери и фигурирующий в семейных преданиях под названием «носа семейства Перье».
Семейная летопись также хранит на своих страницах краткое изложение истории, связанной с
