Ребенок - Евгения Кайдалова

– Кому это достаточно?! Где достаточно?! Только въехала – и будет здесь что-то переделывать. Убирайте это все немедленно! Да я в милицию сейчас позвоню!

Последняя угроза окончательно уверила меня в том, что бабулька беснуется от собственного бессилия. Ведь она не хуже меня знает, что милиция, заваленная делами о заказных убийствах, откровенно посмеялась бы в ответ на предложение разобраться с несанкционированной установкой ската. Но откуда такая злоба? Из подъезда вышли две другие бабульки, первая с криком призвала их в свидетели, и против меня объединилась целая коалиция. Мне бы следовало, не реагируя, завозить коляску наверх и закрывать за собой дверь, но я стояла как загипнотизированная их ненавистью ко мне. Вот он, воспеваемый во всех печатных изданиях русский народ-богоносец, прокладка между Востоком и Западом, носитель какой-то там вселенской идеи! Что случилось с этими старыми женщинами? Настигшая их в юности война? Голодное десятилетие разрухи? Годы, убитые на стояние в очередях и на ожидание светлого будущего? Рухнувший во время перестройки привычный миропорядок? И вот – последняя капля: невесть откуда появляется неизвестно какая девчонка и без спроса меняет привычный облик их подъезда. Пожалуй, их можно понять, но вот смириться с ними, пожалуй, нельзя. К ярости всех присутствующих (которых было уже пятеро), я усмехнулась и молча повезла Илью наверх.

На следующий день я обнаружила, что одну из рельс пытались отодрать и даже немного расшатали. Но на этом атака бабушек захлебнулась, и в дальнейшем меня ждала лишь холодная война: на мои приветствия они отвечали демонстративным молчанием.

Плюс – на минус, плюс – на минус, плюс – на минус дает… «Плюс!» – от всей души хотелось бы сказать мне, тем более что к такому ответу подталкивала сама мелодика предложения. Но математика неумолима: получался минус. Даже такое огромное преимущество, как решившийся материальный вопрос, не могло перевесить омерзительное чувство зависимости от некогда близкого мне человека. А окончательно добивало меня то, что Антон никак не пытался перестроить наш вежливо-нейтральный стиль отношений. Наверное, наличие меня с Ильей в качестве иждивенцев и не более того его действительно устраивало: материальных затрат он не нес – все, как и прежде, оплачивали родители; совесть была спокойна; быт – полностью доверен женским рукам; образ жизни никак не изменился, разве что по выходным, перед тем как отправиться куда-нибудь с друзьями, Антон иногда выходил со мной на прогулку. Полагаю, что он это делал из тактических соображений: нельзя же полностью игнорировать живущее с тобой бок о бок человеческое существо!

За подсчетом плюсов и минусов я на время совершенно забыла об Илье, но это было естественно – ведь не вспоминает же раб-галерник о том, что он прикован к веслу, рано или поздно это весло становится частью его самого. Вспомнила же я о ребенке по довольно необычному поводу.

Я решила поздравить Антона с Двадцать третьим февраля. Я делала это скорее из чувства долга перед содержавшим меня человеком, чем из какого-либо другого чувства. Оба мы благополучно пропустили День святого Валентина – отмечать праздник влюбленных в нашем положении было как-то неуместно, – но мужской день не заметить было нельзя. Не имея личных средств, а стало быть, возможности купить подарок, я просто испекла роскошный торт «Наполеон» – Антон, как ребенок, был неравнодушен к сладкому. Я по всем правилам обмазала торт взбитой с сахаром сметаной и посыпала шоколадной крошкой, а из найденных в доме запасов вина приготовила коктейль. Края коктейльных рюмок я обмакнула в варенье, а затем – в сахар, чтобы получилась настоящая «ледяная» корочка. Поверх я насадила надрезанные ломтики лимона. Я расставила эти яства на каких-то явно дорогих столовых салфетках, найденных в кухонном шкафу, и зажгла свечи в старинных кованых подсвечниках. В небольшую вазочку я поставила ветки прихваченной морозом рябины.

Все получилось настолько красиво и вкусно, что я подумала: а не последняя ли, еще не вымершая от ледяного холода между нами толика любви влилась в приготовление этого праздничного ужина? Да и Антон воспринял мой сюрприз серьезнее, чем я предполагала. Какое-то время он даже не решался сесть за стол, со странным выражением посматривая на меня, словно я должна была произнести какие-то значительные слова. Интересно, что именно он желает от меня услышать при наших товарно-договорных отношениях? Я ляпнула что-то шаблонное и предложила садиться за трапезу.

Антон покорно опустился на стул, взял в руки чайную ложечку и вдруг снова поднял на меня глаза. Что в них было: ожидание, просьба, надежда? Я решила не разбираться и, встав к нему вполоборота, начала нарезать торт. Попутно я светским тоном расспрашивала, как отмечался праздник на факультете и что ему подарили однокурсницы. Оказалось, что в данный момент лифтовый холл университета содрогается от дискотеки, на которую Антон не пошел, чтобы побыть в этот вечер дома. В голове у меня мгновенно вспыхнул вопросительный знак – настолько непривычен был этот выбор. А продемонстрированный Антоном подарок однокурсниц не дал мне времени опомниться и сразил наповал: это был набор детской косметики: защитный крем, шампунь «без слез», увлажняющее масло…

– Откуда они узнали?!

Теперь Антон посмотрел на меня в недоумении:

– Я сам рассказал.

– Зачем?

– Мне было приятно…

Я решила промолчать, чтобы не спрашивать почему. Тут Антон что-то вспомнил и, смущенно улыбаясь, полез в сумку. Он достал роскошное красно-зеленое манго.

– А это – Илюшке. У него ведь тоже праздник!

Да, с таким же успехом мне, никогда не ездившей верхом, могли бы вручить на Восьмое марта скаковую лошадь.

– Ребенку пора вводить прикорм! – с категоричностью дилетанта заявил Антон.

Я фыркнула от смеха, готовясь с максимальной деликатностью объяснить, какой это полный бред начинать прикорм с экзотического фрукта, когда ребенку не исполнилось и четырех месяцев. Нет, подождите… Какое сегодня число?

Двадцать третье февраля. И если бы не Антон, я бы и не вспомнила, что сегодня ребенку исполняется ровно четыре месяца: с момента родов в моем представлении о времени произошел какой-то странный разлом. С одной стороны, мне казалось, что успели черепашьим шагом проползти годы, но, с другой стороны, я продолжала не верить в происходящее и считать, что время попросту остановилось и тешится моей беспомощностью, а часы вновь затикают тогда, когда у меня на руках не будет ребенка. Не будет ребенка… Но как это произойдет? Кто меня от него избавит? После того единственного нечеловеческого порыва, когда я всерьез готовилась убить Илью, я старалась относиться к нему со всей доступной мне заботливостью и осторожностью. Я страшилась перегреть его и переохладить, я еще ни разу не доверила его чужим рукам, я оставляла его без присмотра лишь под надежной защитой квартиры, да и то на какие-то полчаса во время сна, пока я галопом носилась по магазинам. И все же подсознательно я не ощущала ребенка частью своей жизни. Это то, что должно пройти. И пройдет. И тогда я снова стану человеком.

Я воспринимала события так, как если бы однажды пошла погулять в лес и наткнулась на беспомощное живое существо, умиравшее без пищи, воды и ухода. Я отнесла его в лесную сторожку, выходила и выкормила, но при этом так и осталась в лесу, за пределами большого мира, работы, друзей, развлечений. И любви.

Наука и искусство, труд и спорт, восторг от близости с любимым и счастье общаться с себе подобными – все, что было мне доступно как человеку, пришлось принести в жертву одной спасенной жизни. Жизни, которая непонятно кому и зачем нужна.

Все прошедшие месяцы я честно пыталась найти хоть сколько-нибудь радости в своем новом существовании. Поначалу ребенок был трогателен полной беспомощностью и незащищенностью. Это тельце, которое живет и дышит лишь благодаря тебе… Я вспомнила, как опускала его в ванну, когда ему была неделя от роду: раздутый вширь животик с несуразными, подергивающимися отростками рук и ног, запрокинутая, слишком тяжелая для него голова, глаза, которые ровным счетом ничего не понимают… И тут же меня захлестывало другое воспоминание: дремучая, беспросветная усталость, тупая от сонливости голова, затекшая спина, а я, покорно согнувшись, промываю каждую складочку, разжимаю даже стиснутые кулачки, потому что грязь ухитрилась забиться даже туда.

…Утром он лежит у груди, ему уже месяца три. Это милые, тихие минуты – ребенок уже улыбается и, перед тем как взять сосок, радостно раскрывает беззубый рот. Но едва я начинаю его перепеленывать после еды, как мое умиротворение рушится от одной-единственной мысли: уже закончилась очередная пачка памперсов – предстоит новый расход, а от всех моих сбережений осталось долларов триста…

…Я делаю ребенку массаж, и все то время, что я поглаживаю его и разминаю, Илья держит рот приоткрытым в полном восторге. Руки по очереди – вверх и вниз, ножки согнуть и – «велосипедик». Я мягко вожу рукой по животу по часовой стрелке – именно так лежит кишечник. Теперь «полетаем», лежа животом на моей руке, теперь, уцепившись за мои пальцы, подтянемся из положения лежа. Все так весело и славно! Но когда Илья лежит на животе, расслабленно отвернув головку в сторону, а я массирую ему спинку, то меня неизбежно подкашивает картина из прошлого: это Антон умелыми и ласковыми руками гладит и разогревает мою кожу перед тем, как проминать мышцы, а я блаженно мурлыкаю, думая, какое это счастье – быть в его руках…