Коло Жизни. Середина. Том 1 - Елена Асеева

Яробор Живко густо покраснел, почти рдяно-кумачовыми стали его несколько впалые щеки. Схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке, и вовсе запылало, будто кровь, проступив из-под тонкой, смуглой кожи, выплеснулась на ее поверхность. Он нежданно резко развернулся, и, продолжив свой дотоль прерванный путь по берегу озера, схваченному по рубежу тонким льдом, чуть слышно произнес:

— Она будет любить меня и без тех кудрей. Я же не хочу так весомо отличаться от вас, поелику все время ощущал собственную отрешенность и потому почасту у меня возникали мысли об ущербности… не полноценности. Но нынче, среди вас, я стал ощущать себя, пусть не таким как влекосилы, но все же значительно близким вам.

— Яроборка, — благодушно дыхнул, вслед уходящему юноше осударь.

И немедля двинулся вслед за ним, так как последнее время, особлива после падения его в речку страшился пускать его далече от себя. В целом, и, не подозревая, что королева марух (управляющая укрепленным над ним бесом, весьма осерчавшая от их общего недогляда за бесценным для нее мальчиком и лучицей) теперь указывала им троим, впрочем, как и всем иным бывшим подле, не упускать юношу из предела видимости.

— Яроборка, ты чего смутился, — досказал Волег Колояр. — Я, что думаешь против ваших чувств? Ее чувств? Я — за… Мне просто хочется вызнать, чтоб быть за Айсулу спокойным… вызнать твое к ней отношение. Ты ее любишь аль это просто влюбленность?

— Люблю, — протянул совсем тихо Яробор Живко, словно продышав данное слово себе в нос, и не останавливая шага, порывчато пожал плечами. — Не ведаю поколь, что такое любовь. Уж мне с ней благостно и тепло. Движение ее рук, тела вызывает, во мне трепет… Может сие и есть любовь, кто ж ведает. Да, только во мне столько спеет, ворочается, дышит. Столько мыслей, чувств, что на любовь отводится всего-навсе малая часть меня.

Вельми гулко хмыкнул позади мальчика Волег Колояр и мощно ступив на прикрывающий брег слой льда, махом взломал его гладкость, обнажив корявые, изрезанные бока, плеснув на черную кожу сапога буро-синие воды.

— Малая часть, ну, ты как скажешь Яроборка, хоть плачь, хоть смейся, — довольным голосом отозвался осударь. — Эт, просто, хлопец, ты еще дитя совсем. Вот кады ты станешь мужем… Губами кады коснешься Айсулу, тогда все, что дотоль спело, дышало и ворочалось переместится на нее, так как доколь мы живем, здравствуем, человечье в нас вельми мощно господствует.

Яробор Живко не стал спорить с Волегом Колояром не потому, что не желал аль не мог, просто порой он уступал людскому мнению, понеже сам не всегда их понимал, чувствуя несколько по-другому. Обладая божественным началом мальчик, увы! не до конца постигал их потребности. Он, конечно, жил по человеческим законам, но внутри не соглашался с ними, порой демонстративно не исполняя их, аль даже когда свершая, находясь точно отрешенным от происходящего… Вроде проделывая это, плыл в густом мареве сна, пробуждаясь лишь в те мгновения, когда мог избавиться от всего человеческого и побыть наедине с самим собой. И данное состояние в Яроборе Живко своим божественным началом взрастил Крушец, очевидно подстраивая плоть под себя.

— Ты, видел Волег Колояр, каковой содеял Цыдыл-ер чур? Я хочу нанести на него руническую вязь, — вопросил, переводя разговор юноша.

Он на малеша придержал свою поступь, чтобы осударь успел его догнать и поравняться с ним, абы само толкование не разлеталось столь мощно по прикрытой взгорьями долине.

— И, что ты напишешь? — вопросом на вопрос откликнулся Волег Колояр, шагнув несколько левее парня и с тем поравнявшись с ним.

— Напишу, что Господь Перший и Бог Небо едины, — с расстановкой медлительно пояснил Яробор Живко и обвел взором раскинувшийся пред ним скальный утес, поднимающий свои топорно отесанные каменные вершины усыпанные льдом к самому поднебесью. — Что нет меж них борьбы, ибо суть их братство, божественность творения всего сущего и самого бытия.

— Хорошо придумано, — мягко произнес осударь, зная о тех особых чувствах трепета, что питал юноша к Першему. — А я тогда повелю Цыдыл-еру изобразить ту вязь, да и сам повторю ее в нашем образно-зеркальном письме, оное мы еще зовем расенская молвица. Этим письмом пользовались тивирцы, пришедшие с Дравидии. Позднее, когда они сплотились с лутичами и образовали нашу ветвь рода влекосил, и мы переняли данное письмо, або оно было понятнее и проще… А дотоль лутичи использовали в написании слоговую письменность, каковую величают еще «черты и резы».

Не сильное колыхание ветра пронеслось по зеленовато-синей глади озера и всколыхало на нем не только воды, но и кудри юноши, который оттого легкого дыхания земли сызнова, словно подавившись, гулко закашлял. Волег Колояр встревожено оглядел мальчика, и торопливо выдернув из его рук шапку, водрузил ее ему на голову, натянув почти на самые глаза. Порыв ветра принес на себе не только стылость воздуха, но и насыщенность его прозрачной чистоты, напоенной ароматом воды и кисло-сладостью живущей в ней растительности. Легохонько вздохнул Яробор Живко и взор его прошелся по первому по зяби воды, на миг точно вторгнувшись в ее глубины, и он, прерывая наступившую тишину сказал:

— Лесики верят, что Водиц, повелитель Всех Вод, когда-то провисел пронзенный копьем на Мировом Древе и постиг заветный смысл рун, струящихся по его стволу, которые даровали ему Величайшую Мудрость… Мудрость, каковую засим он вместе с рунами подарил лесикам. Однако я уверен этот сказ человеческий вымысел, и как сама земля, как деревья, травы, так и вода не является думающим созданием, это вообще иная форма творения, жизни не обладающая разумом. Або разумом…Разумом созидательным и разрушающим, творящим и карающим обладает лишь человек. А руны, как и все иные знания, нам дарованы Богами… Богами, или их помощниками, которых мы ошибочно величаем демонами, духами иль волшебными народами.

Глава двадцать шестая

Весьма неспешно протекла осень и зима в долине, которую как оказалось тыряки величали Алкен-жыз, и также степенно подступила ранняя весна. Первый ее месяц белояр, не принес в ту обширную местность поколь тепла, однако повернул солнце, а вернее молвить Землю, таким образом, что лучи единственной звезды Солнечной системы стали ощутимо теплее. Они, словно сменили пронзительные ветра, каковые дули всю осень и зиму, не позволяя подолгу выходить из юрты столь бесценному не только Богам, но и людям мальчику. Может именно оттого, что Яробор Живко был заточен в юрте его хворь улеглась, а под неусыпным наблюдением осударя, Айсулу и шамана принимаемые снадобья, почитай полностью избавили от кашля. Впрочем, вопреки явственному выздоровлению, Родитель приказал все поколь находящемуся на маковке четвертой планеты Небо, как только в работу вступит чревоточина изъять мальчика с Земли, абы провести лечение и осмотр лучицы.

В общем можно было сказать, что состояния мальчика более-менее благополучно, если бы не участившиеся после Дня Зимнего Солнцеворота видения у Крушеца и как следствие у Яробора Живко.

В ночь на двадцать второе груденя, первого зимнего месяца, когда по поверьям влекосил и лесиков в полночь расцветал папороть-цвет, в маковке коего возлежал Бог Млада сын Дажбы, солнце поворачивало с зимы на лето. Считалось в ту ночь, самую длинную, ночь в году, наново рождалось Солнечное Светило и принималось расти и крепнуть. В эту ночь, которую торжественно встречали не только влекосилы, но и уважающие их традиции кыызы было принято не спать. Призывая рождение Солнца, люди пели песни, водили хороводы подле костров, зажигали солнечные колесовидные символы. На праздничных столах, накрытых в юртах, стояли священные блюда кутья, мед, в первую очередь дар всем предкам.

В ту самую праздничную ночь Яробор Живко сызнова узрел видение. Оно было столь мощным, что мгновенно просквозив пред очами мальчика, кажется, лишь на пару минут вызвав гулкий крик, остановку сердца и окаменение. А после было выброшено Крушецом в пространство космоса, энергетическим напряжением болезненно отозвавшись в Вежды, и вызвав еще большую слабость этого Бога.

В том видении, юноша увидел стремительный полет над поверхностью Земли, в котором промелькнул странный вид местности. С одного окоему она плотно поросла деревьями, их зеленые, раскидистые кроны создавали нечто в виде общего наста, сверху над каковым легкой голубоватой дымкой плыли разрозненные облака. С иного же края местности, лишенной всякой растительности, простиралась густо-черная земля, на которой беспорядочно лежали могутные в размахе стволы деревьев, оголенные, без коры, ветвей, листьев, меж коими зрелись точечные вкраплениями алых пежин, точно пролитой людской аль чей-то иной юшки.