Коло Жизни. Середина. Том 1 - Елена Асеева

Вежды, наконец, оторвал взор от лица бесицы-трясавицы и медленно перевел его в направлении прохода. Он нежданно уперся взглядом в стоящего и вздрагивающего мальчика. И даже из таковой достаточной дали Яробор Живко увидел, как широко расширились очи Господа. Его словно тяжелые верхние веки, придерживаемые по уголкам крупными сияющими сапфирами яростно вскинулись ввысь… вместе с тонкими, дугообразными черными бровями.

— И не надобно было приходить, — меж тем продолжила трещать Трясца-не-всипуха, не приметив расширившиеся от волнения очи Бога. — Ходить в вашем положении вредно, все едино господин в обмороке и в кувшинке.

Она внезапно толи все же углядев изумление в глазах Господа, толи почувствовав его тяжелое колыхание тела, резко смолкла и обернулась. Ее один глаз, весьма здоровущий, примостивший во лбу, не имеющий радужки, с ярко-желтой склерой и крупным, квадратным, черным зрачком, стремительно увеличился в размерах, словно наехав на полусферическую выпуклость заменяющую нос.

— О, Господи, — озвучила бесица-трясавица движение своего лица, и тотчас тягостно сотряслось все ее худобитное, оголенное тело и качнулись вперед… назад руки. — Этого не может быть! не может быть! Господь Вежды как же так? Как? — голос Трясцы-не-всипухи скрипуче-писклявый надрывно дернулся, так вроде она желала разреветься. — Такого не может быть. Мы проверяли. Я проверяла, у господина был глубокий обморок, а, следовательно, лучица находилась в полном покое. Где?! Где Грудница, Галдея, Дутиха?!

Сие Трясца-не-всипуха закричала столь зычно, раскатисто и единожды кликушески, что казалось это ей старшей из бесиц-трясавиц надо побыть в дольней комнате пагоды и избавиться от нервозности. Однако, Яробор Живко при виде вошедших Вежды и бесицы-трясавицы недвижно замерший, и, кажется, переставший дышать тем гулким криком, воочью укатившим дальше по проходу за поворот, был пробужден, да глубоко выдохнув, чуть слышно молвил:

— Вежды, по верования лесиков тюремщик и судья злобных душ, что томятся после смерти в Пекол Мире. Тяжелые веки того Бога смыкают его очи, ибо стоит их поднять вилами прислужникам, враз испепелит подсудимого, нечестивца взгляд… Взгляд Бога…Бога, служителя, помощника Господа Першего.

— Грудница, Галдея, Дутиха! — еще яростнее закричала Трясца-не-всипуха и трагично всплеснула руками, может тем движением стараясь вызвать обморок у мальчика.

— Не кричи так Трясца-не-всипуха, — вставил своим бархатистым баритоном Вежды и нежно улыбнулся юноше, радуясь… несомненно радуясь, что Крушецу удалось днесь сломать замыслы Родителя. — Ты напугаешь своими воплями нашего бесценного мальчика… малецыка… нашего Ярушку.

Зиждитель степенно протянул правую руку вперед, и, ухватив за вздрагивающее костисто-выпячивающееся плечо бесицу-трясавицу, мягко отодвинул ее в сторону. Он сделал несколько широких шагов, покрыв тем, расстояние, разделяющее его и юношу, да неспешно опустился пред ним на корточки. Став многажды ближе к Яробору Живко, и нескрываемо полюбовно воззрился в его лицо.

— Значит, это были не сны… не видения, — прошептал едва слышно мальчик, и, узрев легкое колыхание сияния под кожей Бога, подняв руку, перстами нежно провел по его щеке.

Гулкий гул, вроде перемещающегося чего-то дюже крупного наполнило помещение и, вроде как накатило сзади. Парень испуганно сотрясся, предположив, что сейчас столь ожидаемая им встреча с Богом прервется, а его грубо изымут и сызнова бросят к людям. И абы того не произошло, Яробор торопко шагнул вперед и раскрыв руки крепко обнял Вежды за шею, уткнув лицо в его подбородок и шибутно, надрывно зашептав:

— Не отдавай, не отдавай меня… Не хочу, не хочу… умру…умру тотчас.

Одначе юноша зря страшился, ибо с иного прохода, что пропадал за поворотом, куда дотоль и улетел зов Трясцы-не-всипухи, явились ее сподручницы. Они, ретиво выскочив из него, махом остановились и не менее взволнованно уставились на Господа, да прильнувшего к нему мальчика.

— Тише…тише, мой любезный, мой Ярушка, — полюбовно протянул Димург, поелику данное чувство было его основой.

Господь одной рукой обхватил трясущееся тельце мальчика, прижал к своей груди и неспешно поднялся с присядок.

— О, Господи! — теперь это уже дыхнули прибежавшие бесицы-трясавицы… дыхнули все вместе… втроем… и их схожие фигуры, лица и, верно, очи единожды судорожно затрепетали.

— Говорила! — и вовсе визгливо, точно на высокой ноте протянула одна из них та, что величалась Грудница. — Говорила! Нельзя господина держать в обмороке, лучица вельми мощная. Ах! что же это… Надобно скорее господина обмыть.

— Обмыть! — гулко вторили ей Галдея и Дутиха.

Трясца-не-всипуха торопливо подскочила к ногам Бога, и, вскинув вверх руки, точно выпрашивая милости, также пискляво-плаксиво молвила:

— Господь! Господь Вежды господина надо обмыть, иначе корка днесь начнет разрывать наружный покров организма, что дюже… дюже болезненно.

— Что тут происходит Вежды? Зачем звал? — внезапно раздался, прерывая тарахтения бесиц-трясавиц бас-баритон, звучащий как бас, впрочем, уступающий ему в глубине и мощи. Каковой прямо-таки резанул по сердцу юношу, всколыхнув воспоминания связанные с Першим, несущее в себе не только его голос, но и мощную тоску по нему Крушеца.

Яробор Живко резко дернулся от лица Димурга в бок и звонко крикнул:

— Перший! — и Вежды державший его на руках и вошедший увы! лишь Небо ощутили как также, а может многажды зычнее крикнул божественное имя Крушец… имя кое отозвалось прокатистым звоном в обоих Зиждителях.

Еще мгновение и Вежды, словно потерявший власть над собственными ногами, натужно качнулся взад…вперед и порывисто дрогнуло все его естество. Он только крепче вжал в себя тело мальчика, пугаясь обронить эту драгоценность, таящую внутри себя родственное ему, и сомкнул тягостно глаза. Отчего его тяжелые веки, один — в- один пронзительно заскрипев, стремглав поглотили под собой темно-бурую радужку с вкраплениями черных мельчайших пежин обоих очей. Немедля к нему шагнул Небо, и заботливо обхватив рамены сына, придержал его, тем замедляя раскачивание. Яробор Живко выглянув из-за плеча Димурга, вперился взором в лицо опешившего от неожиданной встречи старшего Раса, и, не узрев положенного темно-коричневого цвета, которое зрел во снах, однако приметив идентичность черт, тихо вопросил:

— Ты не Перший?

— Нет, — торопко ответил Рас, и, качнув головой, всколыхал на мгновение замершее в навершие его венца движение миниатюрной Солнечной системы. — Я, Небо.

— Небо, — это губы Яробора Живко словно и не исторгли, або они, кажется, перестали шевелиться. — Брат… Брат Першего… так похож…

Он внезапно тягостно сотрясся всем телом, и рывком дернув головой вправо так, что она почитай стукнулась об плечо Вежды, прикрыв глаза, туго задышал. Яркое, насыщенное, смаглое сияние окутало голову юноши, спина его резко прогнулась в районе позвонка, а уста мгновенно свела корча. Он едва видимо приоткрыл рот, и чуть слышно, дюже глухо дыхнул:

— Скажите Родителю, хочу увидеть Отца… Хочу… Пусть не смеет лишать меня с ним встречи, а иначе я взбунтуюсь… И уничтожу… уничтожу эту плоть…

Яробор Живко сызнова весь сотрясся, и голова его лихорадочно дернулась назад, а миг спустя не только спина испрямилась, но помягчели и губы. Открывшиеся очи, вроде ничего не произошло, воззрились на кружащую миниатюрную систему в венце Небо, и юноша уже от себя добавил:

— Хочу увидеть Першего… его… его… Почему, почему вы меня бросили людям, ведь я близок вам, Богам… Я ваш? ваш? — тот спрос он обращал к Небо, встревожено (не только от случившегося, но и озвученной просьбы Крушеца) оглядывающего мальчика, у которого только ноне спало сияние с головы.

— А я знаю… знаю, — обидчиво продолжил сказывать юноша, будто страшась услышать ответ от Бога о собственной ущербности, предпочитая озвучить его самому. — Я урод! Выродок! Ущербный! Потому вы меня отправили на Землю, меня ущербного урода.

— Нет! нет! бесценность! драгоценность, — торопливо проронил и вовсе побуревшими устами Вежды, и, наконец, совладав со своим телом и той болью, что криком вплеснул в него Крушец, открыл глаза. — Ты наша, наша бесценность, драгость. Никакой не урод. Милый, любезный мальчик… любимый малецык, — все с той же теплотой, нежностью дополнил Димург, и слегка отклонив от своей груди юношу, прильнул губами к его лбу, однозначно передавая свой трепет правящей в плоти лучице.

— Самый любезный и дорогой наш, — вторил не менее благодушно словам Вежды Небо и провел перстами по макушке головы мальчика уже покрытого плотной, твердеющей на глазах коркой.

И стоило только коснуться старшему Расу кожи, как парень пронзительно вскрикнул, понеже слой, точно наледь, покрывающий кожу, нежданно надломился, образовав в том месте разошедшуюся в разных направлениях нитевидную трещину, из каковой заструилась тонкими струйками кровь.