Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Блять, хоть взрывай!», — подумал он, опуская тяжелый молоток.
Но неожиданно ему пришла в голову идея, как расколоть стену. Он вытащил медальон.
— Ключ говоришь…
Вставил его в место, где до этого торчал наконечник копья и что было сил ударил по его ребру. В тот момент, когда молоток соприкоснулся с краем медальона, раздался пронзительный скрежущий звон, эхом разнесшийся по всему склепу. Стена из прочного кварцевого стекла пошла тонкой паутиной трещин, расходящихся от точки удара и напоминая морозные узоры на зимнем окне. Медальон, словно действительно являясь древним ключом, передал всю энергию удара в самую сердцевину кристаллической структуры. Трещины продолжали расползаться, сопровождаемые тихим потрескиванием. Внезапно вся стеклянная преграда начала светиться изнутри, едва заметным, бледным голубоватым светом, который становился все ярче и ярче. Лебедев едва успел отшатнуться, когда стена буквально взорвалась градом мельчайших осколков, которые, впрочем, не разлетелись по помещению, а зависли в воздухе, образуя причудливую светящуюся завесу.
«Господи! Что это?», — он как завороженный смотрел на мерцающие осколки.
За разрушенной преградой открылся проход, из которого потянуло холодным древним воздухом. Медальон, все еще висящий в воздухе, начал вибрировать и излучать пульсирующее свечение, словно отзываясь на что-то, скрытое в глубине открывшегося коридора. Осколки стеклянной стены медленно осыпались на пол, превращаясь в мерцающую пыль. Теперь перед ним зиял чернотой темный проход, который, возможно, вел к разгадке всех тайн этого места.
Он стоял, не смея сдвинутся с места.
Сперва это был лишь едва уловимый гул, зародившийся где-то в непроглядных глубинах открывшегося прохода. Но постепенно он начал нарастать, обретая форму и глубину древнего зова. Могучий звук рога, подобный голосу самих гор, заполнил всё пространство склепа, заставляя дрожать каменные стены и отдаваясь в его костях вибрирующим эхом. Это был не просто звук — это был зов, пронзающий века. Казалось, сам Один трубит в Гьяллархорн, священный рог богов, чей глас способен достичь всех девяти миров, созывая эйнхериев на последнюю битву. Низкие, рокочущие ноты переплетались с высокими, пронзительными обертонами, создавая величественную и устрашающую симфонию, от которой кровь стыла в жилах. Каждый новый раскат заставлял пыль, мелкие камешки вибрировать и срываться с потолка склепа.
Они сыпались на голову Константина. Он протянул руку и взял медальон.
Звук рога нарастал, неся в себе древнюю силу, от которой перехватывало дыхание. В нём слышались отголоски давно минувших битв, слышалась вся мощь северных ветров, рёв штормового моря, удары весел о волны, и раскаты грома над заснеженными вершинами, крики валькирий и лязг мечей в чертогах Вальхаллы. Медальон в руке Константина пульсировал, с каждым разом нагреваясь в такт каждому новому раскату рога.
«ОДИН! ОДИН! ОДИН!» — казалось, сами стены откликались на этот призыв, вторя ему гулким эхом. Звук нарастал, становясь всё мощнее и величественнее, заполняя собой всё пространство. В этом зове рокотал голос самого Всеотца, призывающего своих воинов. Зов Одина продолжал греметь, наполняя пространство священной мощью, пробуждая древнюю силу, дремавшую в камнях склепа. Сами тени начали отступать перед этим величественным звуком, а воздух наполнился едва уловимым электрическим потрескиванием и запахом озона — знаком присутствия божественной силы.
«Это зов! Мне надо идти туда… Меня призывают!», — подумал Лебедев, словно под гипнозом, делая шаг навстречу потокам воздуха, идущим из черного прохода, — «Но я не могу! Я сейчас не могу сейчас!».
— Я сейчас не могу! — закричал он в черноту проема.
Воздух разорвал оглушающий раскат грома и низкий утробный голос, тягучий, бесконечно глубокий, будто тысячи голосов слились в один, читающий древний, запредельный ритуал сказал:
— Ты, кто посмел пойти против воли Всеотца, услышишь мой гнев! Пусть твоя кровь станет рекой, что отражает только пустоту. Пусть твоя плоть увянет, как листья под зимним ветром, и пусть души твоих детей забудут твое имя! Куда бы ты ни шагнул, везде пепел и лед, что бы ты ни создал, превратится в тлен. Даже в смерти тебя не ждёт покой! Ты будешь скитаться в вечной стуже Нифльхейма, и твой крик затеряется в вихре Хаоса, как слабая искра в бесконечной тьме! Душа твоя не познает покоя…
Казалось, с каждым словом, воздух сжимался, будто весь мир оцепенел перед силой этого заклятия. В каждом звуке проклятия ощущалась циничное спокойствие ледяного холода и ранящая, как меч, тайная мудрость. Константин почувствовал, как этот гнев наполняет его ужасом и безысходностью, будто вся душа тонула в вязкой тьме, отчаянно не находя путей к спасению.
Он попятился назад, подняв фотоаппарат и перекручивая пленку после каждого кадра, безостановочно снимал. Звук начал меняться, превращаясь в неприятную какофонию преисподней. Стены задрожали, словно началось землетрясение. Несколько каменных блоков упали перед Лебедевым чуть не покалечив его. Константин очнулся от транса и бросился к выходу, слыша, как за спиной рушилась кладка каменных стен. Он едва успел выпрыгнуть из подземелья — вход обрушился, навсегда завалив вход и склеп Дитриха фон Любека и образовав небольшой провал в земле.
Голова кружилась, легкие едва справлялись, откашливая известь, песок и какую-то ядовитую серную гарь. В сознании продолжали пульсировать слова Одина угрожая разорвать голову на части. Константин упал лицом в прохладный снег, чувствуя, как теряет сознание. Но кто-то схватил его за плечи и с силой поставил на ноги, несколько сильных шлепков по щекам немного привели его в себя. Сознание возвращалось толчками и сквозь него он услышал:
— Гауптштурмфюрер! Гауптштурмфюрер! Надо бежать! Ходу! Der arsch! Ходу!
Глава 20
Лебедев, все еще качаясь на слабых ногах кое-как сфокусировал двоящийся взгляд — перед ним стоял Густав Ланге и кричал в лицо:
— Проклятые партизаны! Или кто там еще, твою мать!
Константин осмотрелся — вокруг опустились закатные сумерки, погружая все в непроглядную тьму.
— Почему так темно? — спросил он, не понимая, что происходит.
— Потому что ты там просидел, verdammte scheiße, несколько часов.
— На нас напали?
— Да! Твою мать, на нас напали!
Густав Ланге, наплевав на субординацию схватил его за плечи и несколько раз чувствительно встряхнул. Наконец Лебедев пришел в себя и окунулся в хаос ночного боя, разгоревшегося в промёрзшем декабрьском лесу. Воздух разрывали автоматные очереди ППШ и резкие выстрелы немецких карабинов Маузера. Вспышки выстрелов на мгновение освещали голые стволы
