Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова сухой щелчок.
— Отпусти. Ради бога. Я не могу тебя убить, — Лебедев встал и шагнул вперёд, протянув пустую ладонь. — Я не могу, вот сейчас, всё объяснить… Это тебе будет сразу сложно понять… Но ты должен понять.
Новая ракета вспорола небо. Паренек упорно молчал.
— Хорошо? Договорились? — спросил Константин, улыбаясь и сделал движение вперед.
В этот момент в небе повисла еще одна осветительная ракета и он потерял сознание получив сильный удар прикладом в лоб.
* * *
Деревня, занятая партизанами, напоминала развороченный улей. Немецкие бомбардировщики прошлись здесь накануне, оставив вместо изб почерневшие остовы из обгорелых бревен и печные трубы, одиноко торчащие в небо. Лебедева вели через двор, где женщины в платках разбирали трофейное оружие, вещи неподалеку лежали тела убитых, накрытые брезентом в пятнах.
Женщины смотрели, словно ножами резали — ненависть, презрение, смешанные с любопытством, вонзались в пленного «немца». На нем всё ещё болталась форма СС, но без ремня и сапог — их отобрали, выдав рваные валенки и телогрейку поверх формы. Маскировка смехотворная, но хоть как-то его скрывала от людской расправы.
У колодца их ждал трофейный грузовик «Опель-Блиц» с закрашенными крестами и нарисованными поверх советскими звездами. Рядом курили двое: партизан в ушанке и красноармеец в шинели.
— Вот ваш «язык», товарищ старшина, — партизан толкнул Лебедева в спину. — Говорит, наш разведчик. Но размыслю так, пяздит, как дышит.
Старшина, широколицый, с щетиной в палец толщиной, окинул пленного взглядом:
— Документы?
— Вот тута все, — сказал партизан, протягивая папку и фотоаппарат.
— А это что? — старшина ткнул пальцем в рукав Лебедева, где остался след от сорванных нашивок СС.
— Не знаю. Может, фашистский знак какой… Был.
— Вы чего же его все перья подергали, общипали, как куренка? Небось обобрали и обшарили как шпана подворотная. Ты Семен смотри у меня…
— Да так, не углядел, — потупился партизан, — хлазом, не успел моргнуть, а оне уже постягали с него… Шкуренку постщипали…
Партизан покряхтел и не глядя в глаза старшине вытащил из кармана ватных штанов медальон.
— Вота… Чуть не забыл медальхон ихней. Чуть не забыл.
Старшина хмыкнул, и досадливо махнув рукой, забрал медальон. Двое конвоиров затолкали Лебедева в кузов, где уже сидели раненые партизаны, обмотанные окровавленными бинтами. Один из них плюнул в него, но сил дотянуться кулаком не было, поэтому с ненавистью смотрел на него всю дорогу. Лебедев решил, что лучше притвориться спящим, чтобы не провоцировать бойцов. Он жмурил глаза, и покачивался в такт движущейся машине, улавливая обрывки разговоров старшины и водителя:
— … лейтенанта Вострикова предупредили? Пусть готовится к приёмке…
— … а если это провокация? Вдруг он мина замедленного действия?
— … да кто ж его знает пустили бы в расход, а он на самом деле разведка. В Сашка то, он стрелять-то не стал.
Дорога до ближайшего армейского штаба заняла шесть часов. Грузовик петлял по лесным тропам, объезжая разбитые мосты, воронки от бомбежек и сожжённые деревни. Местами попадались дороги, заваленные мертвыми и замёрзшими телами беженцев. Немецкие патрули плотно обстреливали дорогу, поэтому дважды приходилось прятаться в оврагах.
Штаб размещался в полуразрушенной церкви, после революции ставшей частью колхозного хозяйства. На колокольне — пулемётное гнездо и пост наблюдения. Лебедева, не жалея, пинками и тычками, втолкали в холодный подвал, где пахло сыростью и карболкой. Через час появился лейтенант Востриков и Константина вывели из подвала к нему на допрос.
Помещение бывшего колхозного склада, переоборудованное в часть штабной инфраструктуры, мало для этого годилось — стены, пробитые осколками и пулями, пропускали ледяные струи ветра, но других более-менее подходящих строений для допроса не было, кроме этого, дощатого пристроя к церкви. Поэтому Константина втолкнули в огромную прохладную комнату, где стояли пару ободранных крашеных столов с разложенными картами, стулья, а из всего освещения две коптилки из сплющенных сверху гильз. Дюжий красноармеец, который его привез от партизан, грубо усадил на стул.
— А ну, фриц, давай ручонки свои и не вздумай трепыхаться, — он жестко завел руки Лебедева за спинку стула и скрутил кисти проволокой, — готово, товарищ лейтенант, надежно спеленал как хряка перед ножичком.
Константин сидел напротив стола: лицо все в ссадинах и царапинах, подтек засохшей крови на лбу и правом виске. Тело ломило от боли, но терпимо — больше всего, почему-то, его раздражал колеблющийся свет самодельной лампы и запах горелого керосина, который въедался в легкие, вызывая приступы тошноты.
Скрипнули сапоги. Лейтенант Востриков прошел по комнате и сел за стол — сухой, как штык, не смотря на молодость уже с проседью в висках и холодными глазами, в которых читалась усталость от тысячи таких допросов.
— Василий, присядь у входа, — бросил он красноармейцу.
— Слушаюсь, товщ лейтенант.
Востриков бросил папку на стол, сел напротив, достал «ТТ» и не спеша положил его рядом.
— Звание, имя, часть, — голос монотонный, будто диктовал отчет о потраченных патронах.
«Он не НКВД, армейская контрразведка. Передали им… Значит, шанс есть, что сразу не расстреляют… но потом передадут однозначно в наркомат внутренних дел. Надо по максимуму повышать ставки», — Лебедев стиснул зубы.
Выдохнул и ответил:
— Гауптштурмфюрер Франц Тулле, я ученый археолог… Прибыл по личному поручению Генриха Гиммлера
Востриков удивленно замер на несколько секунд, а потом резко ударил кулаком по столу. Импровизированная лампа вздрогнула, тени метнулись по стенам.
— Не надо, нести чушь! — он наклонился вперед, и в его взгляде вспыхнула ярость. — Твои люди сожгли деревню в пяти километрах отсюда. Детей в сарае. Стариков повесили на колючке. Ты думаешь, я поверю, что ты просто какой-то ученый? Ты чего несешь? Какой еще к чертовой матери археолог? Гиммлер его послал! Я тебя сейчас к стенке пошлю! Ты падла эсесовская!
— Я не участвовал в этом, — голос Константина сорвался, намеренно выдавая русский акцент.
Востриков замер. Пальцы медленно сомкнулись вокруг пистолета.
— Повтори.
— Я… Гауптштурмфюрер Франц Тулле, я ученый археолог. Но я русский. Свое настоящее имя я не могу сказать. Я советский разведчик, — Лебедев заговорил с ним по-русски.
Востриков, кивнул красноармейцу, то неспеша подошел и резко врезал Лебедеву в солнечное сплетение, хорошо поставленным ударом. За онемевшей грудиной словно взорвалась бомба. Константин согнулся, задыхаясь.
— Ты либо
