Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я советский разведчик. Служу в СС под именем Франца Тулле. У меня очень важная миссия… — хрипел Лебедев, хватая воздух ртом.
Лейтенант, еще раз кивнул солдату, тот ударил наотмашь. Лебедев на мгновение потерял сознание и упал вместе со стулом, медленно завалившись набок. Востриков не удержался, и размахнувшись пнул его в живот. У Константина вторая бомба боли разорвалась во всем теле, что вернуло его снова в сознание.
— Подними его.
Красноармеец легко поднял его вместе со стулом и дал отдышаться.
— Так, — лейтенант ударил ладонью по партизанскому рапорту на столе, продолжая держать пистолет направленный на допрашиваемого, — По словам партизан, вы сдались без сопротивления. Кричали, что вы «свой». Почему партизаны не пристрелили вас на месте?
Востриков внезапно развернулся и схватил его за подбородок, впиваясь взглядом.
— Еще раз спрашиваю. Зачем тогда сдались? Партизаны говорят, вы опустили оружие. Не стреляли.
Лебедев понял: это тест, Востриков пытается его как можно сильнее запутать.
«Но ты, не на того напал», — подумал он, кривясь от боли.
— Я не мог стрелять в своих. Мальчишка свой, русский, — сказал он, глядя в глаза лейтенанту. — Медальон, он у вас?
Востриков не моргнул, но Лебедев заметил, как дрогнул его указательный палец на спусковом крючке «ТТ».
— Какой медальон?
— Со мной, кроме документов и фотоаппарата еще был медальон.
Лейтенант медленно достал из кармана медальон, положил на стол.
— Что это?
— Это то, что вам нужно, как можно быстрее передать в Москву.
— Я не спрашиваю, что мне с ним делать. Я спрашиваю, что это?
— Тебе этого не понять.
— Потрудись, падла фашистская, объяснить мне!
Востриков подошел и приставил пистолет ко лбу Лебедева.
'Ну больше не бьешь значит понимаешь — я тебе что-то серьезное говорю.
— Это очень важный артефакт для Аненербе и для самого Гиммлера, а может даже Гитлера.
— Что на нем написано?
— Это древние руны, сам медальон ключ к получению другого важного артефакта, способного изменить ход войны.
Востриков долго молчал, пристально глядя на Лебедева, потом наклонился вперёд, впервые за весь разговор его голос дрогнул:
— Вы несете бред, как там тебя гауптштурмфюрер Франц Тулле.
— А если нет? — ответил Лебедев, — Как же много странностей: высокопоставленный офицер СС, входящий в ближний круг Гиммлера, второго человека в Рейхе, сотрудник «Аненербе», чисто говорит по-русски, не стал стрелять в русского паренька… Сам сдался в плен… Как тебе такое лейтенант Востриков?
Востриков молча сел обратно за стол, достал пачку «Беломора», прикурил папиросу от тлеющего окурка. Дым заклубился в луче коптилки. Он молча продолжал смотреть на Лебедева.
«То-то и оно, лейтенант, что ты не дурак, а умный парень и все видишь сам», — подумал Лебедев, — «ты же не дуболом или опричник нквэдэшный, а армейская разведка».
— Последний шанс, «товарищ разведчик», — голос глухой, будто из-под земли. — Назовите имя вашего куратора в НКВД. Кодовое слово связи. Дату последнего сеанса.
«А теперь я тебя протестю лейтенант», — Лебедев усмехнулся про себя.
— Моя оперативная кличка — «Вихрь». Внедрён в Аненербе в 1939-м через польскую агентурную сеть. Контакт — майор Семёнов, отдел «2-Б».
Востриков продолжал молча курить, потом несколько секунд тщательно сминал гильзу от папиросы в жестяной банке.
— Вы понимаете, что даже если это правда или неправда… вас всё равно расстреляют?
— Зато ты, уже теперь, не уверен, — усмехнулся Лебедев. — И поэтому отправишь запрос в Москву. Проверьте радиоперехваты группы армий «Север», если они у вас есть. немцы планируют атаку новую атаку за Волховым… У них есть данные о слабых участках нашей обороны… Пятнадцатого ноября у них это сработало. Думаю, это более убедительно, потому что это и есть правда.
Востриков встал.
— Мы это посмотрим, — неопределённо сказал он и кивнул красноармейцу, — уведи его.
Глава 21
Расчет Лебедева был прост. Но он выстраивал тактику, как шахматную партию, только вслепую. Первый ход — балансировать на лезвии ножа между жизнью и расстрелом: подбрасывать Вострикову полуправду, в которой тонули бы все его сомнения.
«Рассказать всю правду о секретных раскопках под Лугой? Если НКВД проверит, то есть шанс, меня станут слушать, и я получу небольшой кредит доверия. Второй ход — заставить саму систему НКВД работать на себя. В Москве, в кабинетах Лубянки, сидят не только фанатики, но и довольно умные прагматики. Если послать им зерно сенсации, например, „эсэсовец, знающий операцию «Цитадель» или «Уран» еще до их планирования“ — из центра пришлют не цепного пса, а аналитика. Кого-то вроде майора Судоплатова, который умеет видеть пользу даже в дьяволе. Убедить их в своей полезности, ведь в их глазах, я же не советский разведчик, а фриц, желающий сотрудничать, чтобы спасти свою шкуру. Нет не подходит… Слишком рискованно. Увезут в Москву и начнут допрашивать и прессовать по полной, а там даже страшно представить, что со мной будет. Пока завоюю доверие пройдет много времени, и Маргарита снова попадет в концлагерь», — думал он, перебирая варианты стратегии.
Но был и третий, не озвученный ход — страх. Лебедев видел, как Востриков перечитывал его показания. В глазах лейтенанта уже не было прежней самоуверенности.
«Он верит мне ровно настолько, чтобы не застрелить меня тут же. Но если Москва промолчит… Тогда мне пиздец», — он подвел итог свои размышлениям.
Константин вдруг поймал себя на мысли, что ему очень хочется вернуться к немцам, в Германию… Ту да где он был в безопасности и в комфортных условиях высокопоставленного офицера СС не замешанного в кровавых преступлениях нацизма, который спокойно занимается наукой, пусть и лживой ее частью…
«Хотя то, что я видел в склепе, опровергает многие твердые научные знания напрочь», — подумал он, дрожа от холода в импровизированной камере.
Лебедев был патриотом, поэтому чтобы избавиться от малодушных мыслей, стоически готовил себя к возможной гибели, повторяя про себя мантру: «Смерть от своих — тоже оружие». Но умирать даже из патриотических побуждений не хотелось.
«Я здесь чужой и
