Полуночное солнце - Кэмпбелл Рэмси Дж.

– Почему мама сказала тебе не переживать?

– Просто если в Лидсе будет полно народу, она не успеет вернуться, чтобы зайти за нами, – пояснила Маргарет, чувствуя, что он сейчас украл у нее уверенность, которую она обрела, поделившись своими страхами с матерью, чувствуя, как ее пригибает к земле груз ответственности старшей сестры. Джонни побежал играть с друзьями, а Маргарет смотрела, как фигурка матери становится все меньше и меньше, спускаясь с холма, пока небо над головой все сильнее бледнеет, промерзая.

До того Маргарет с нетерпением ждала, пока начнутся репетиции рождественской пьесы, но теперь это не приносило столько радости, сколько обычно. Они с Сарой и Рейчел играли посетителей таверны – на роль Марии была назначена любимица учительницы, Элли, несмотря на протестующие стоны остальных девочек, – а дети из класса Джонни изображали животных, приходивших в финале к яслям. Обычно Маргарет с удовольствием вспоминала свои реплики из сцены, где она притворялась, будто ей не по вкусу вино, поданное Сарой, – на самом деле, черносмородиновый сок, а теперь ей даже не нравилось наблюдать за Джонни и его одноклассниками, с воплями несущимися в школьный вестибюль. Когда миссис Хоггарт поинтересовалась, что случилось, она смогла лишь промямлить: «Ничего, мисс», чтобы не наябедничать на Джонни.

На большой перемене она поиграла с Сарой и Рейчел, чтобы отвлечься от мыслей, но все равно ей казалось, будто гул школьного двора недостаточно громок, словно за ним каким-то образом скрывается тишина. Наконец прозвенил звонок, и ее класс вернулся в зал, чтобы продолжить репетицию. Маргарет не пела соло ни в одном из рождественских гимнов и была уверена, что ее голос теряется в хоре, пока миссис Хоггарт не обратилась прямо к ней:

– Соберись уже и пой, Маргарет, – сказала учительница. – Мы же хотим, чтобы родители тобой гордились, правда?

И Маргарет вдруг пронзила ужасная мысль: если она не поет со всей душой, значит, ведет себя так, словно не надеется увидеть их снова. Остаток репетиции она пела так, словно только рождественские гимны и могли задержать снегопад.

– Вот так гораздо лучше. Чувствуется, что тебе есть о чем петь, – похвалила миссис Хоггарт.

Раздалась пронзительная трель последнего за день звонка, и Маргарет понеслась в класс впереди всех одноклассников. Она схватила коробку для ланча и пальто и принялась пробивать себе дорогу на улицу сквозь толпу детей из других классов. Она еще не успела увидеть школьные ворота, но хотя бы небо за окнами было ясное.

– Пр’шу пр’щения, – повторяла она, пока наконец не выскочила из здания школы под тень леса. И тут сердце у нее екнуло. Все родители стояли, выстроившись вдоль длинных перил, в ожидании своих детей, но среди них не было ни мамы, ни папы.

Хотя бы один из них должен быть здесь, если только ничего не случилось. Она пожалела, что не может снова стать такой же маленькой и беспечной, как Джонни, или же наоборот, стать гораздо старше: ужасно несправедливо, что ей придется готовить его к самому худшему в ее-то возрасте. Ей показалось, ясное небо над головой вдруг почернело. Дети, которых она едва замечала, протискивались мимо нее к воротам, а потом она услышала, как во двор выбежал Джонни.

– Вон моя сестра, – сказал он мальчишкам. – Мне пора.

На мгновение Маргарет показалось, она сейчас расплачется, однако ей удалось сделать строгое лицо, разворачиваясь к брату. Она старалась придумать, что же ему сказать, когда он попросту прошел мимо.

Ее охватил гнев, такой жгучий, что она сама испугалась. Она развернулась на месте, пытаясь сдержаться и хотя бы не схватить его, потому что она только сделает ему больно и все окончательно испортится, если такое вообще возможно, но затем она поняла, почему он так уверенно протопал к воротам. По Черч-роуд поднимался к школе отец.

От облегчения закружилась голова, но все же его появление не принесло той надежной уверенности, на какую она надеялась. Почему с ним нет мамы? Маргарет закрыла глаза, сглотнула комок в горле и бочком протиснулась между двумя детскими колясками к воротам, побежала вслед за Джонни вниз, навстречу отцу, который рассеянно им улыбнулся.

– Где мама? – спросила она как можно небрежнее.

– Она загружает морозилку. Мы только что приехали.

Этот ответ должен был избавить Маргарет от ее страхов, но вдруг тут кроется нечто большее, чем она подозревает, или же это тень леса нагоняет на нее дрожь? Она ухватилась за бугристую каменную стенку чьего-то садика и стояла, пока Джонни с отцом не обернулись посмотреть, почему она не идет.

– Пойдем же, если ты так торопишься увидеть маму, – позвал папа.

Она устало потащилась за ними, мимо информационного центра, где Салли Квик успела развесить по стенам мамины картины, вдоль мертвой железной дороги и вверх по неровной грунтовке. Хотя на дом уже легла тень от леса, ни одно из обращенных на эту сторону окон не светилось. Фигуры снеговиков поблескивали – разве это не значит, что в кухне горит свет? Она пробежала мимо дома, хотя на нее чуть ли не набросился лесной холод, но нажимать на кнопку звонка и дожидаться было бы слишком долго. Мама была в кухне, она помахала Маргарет из окна.

Маргарет захотелось кого-нибудь обнять. Она пронеслась по садовой дорожке и обняла Джонни, который завозмущался: «Отстань!», а потом отца, который поглядел озадаченно. Как только он отпер входную дверь, она бросилась в кухню и крепко обняла мать.

– Я тоже тебя люблю, – сказала мама, отвечая на ее объятие.

Маргарет так и подмывало разреветься, но уже не было нужды, слезы больше не имели значения – семья вместе и в безопасности. Она больше не будет обращать внимания на свои фантазии и на любые переживания по поводу зимы. Она снова стиснула мать в объятиях и не спешила выпускать.

– Мы никогда не забудем это Рождество, правда? – спросила она, как будто давая обещание.

Глава тридцать пятая

Помешивая суп, Эллен вспоминала, как встретила Бена в горах. Она помнила запах нагретой солнцем травы, округлые холмы, похожие на бока каких-то животных, слишком больших, чтобы просыпаться, ярко блиставшую рябь, которая лениво тянулась за лодкой на озере и расходилась вширь почти до самых берегов, тишину, которая, казалось, замедляла птичьи трели, превращая каждую ноту в повисшую в воздухе жемчужину, и ей пришла мысль, что это именно те впечатления, которые необходимо передать в последней сцене книги, раз уж она переделывает ее. Наверное, так и чувствует себя Бен, когда сочиняет: сказка либо требует, чтобы ее записали, либо силится обрести очертания даже тогда, когда не сидишь за письменным столом. Он часто говорил, что это самое близкое к беременности состояние, какое он в силах вообразить, но на беременность это не походило – в том новом, что созревало в ней, не было ничего телесного, наверное, по этой причине она чувствовала необходимость записать все, пока оно не улетучилось. Она позвала всех обедать и разлила суп по тарелкам.

– Вы со мной особо не разговаривайте, – попросила она. – У меня тут вертится идея, которую я хочу записать.

Дети повели себя, пожалуй, слишком хорошо. Даже когда Джонни забыл, что ее нельзя отвлекать, он тут же вспомнил и зажал рот ладонью. Но мысль о том, что всей семье приходится хранить молчание, чтобы она могла поработать, ее обескураживала.

– Я вовсе не просила вас всех затаить дыхание, – сказала она, и Джонни закивал, как будто набрал полный рот молчания. Однако тишина вовсе ей не помогла, она лишь подчеркивала звяканье тарелок и стук приборов, и в итоге Эллен сама завела беседу – нелегкое дело, если учесть, что Бен сидел, словно воплощенное молчание.

Когда с едой было покончено, Маргарет сказала:

– Мы с Джонни поможем папе прибраться.

– Ты мой герой, – сказала Эллен Бену и была вознаграждена смутной улыбкой, когда поцеловала его прохладный лоб. Если у него в голове обретает форму идея полуночного солнца, неудивительно, что он так погружен в себя. – Я постараюсь не слишком долго, – пообещала Эллен и отправилась в кабинет, по пути составляя первые предложения. Была почти середина лета, записала она в альбоме для рисования, и вдруг необходимость что-то сочинять отпала – ее впечатления от того дня над озерами сами оживляли персонажей, как будто до сих пор им не хватало солнечного света. Уже скоро она писала, словно погрузившись в медитацию, и почти не сознавала ничего вокруг, пока не закончила работу.