Два романа о любви (сборник) - Борис Горзев

Вернувшись из кухни, Петр поставил на тумбочку возле дивана бутылку, бокалы, пепельницу, потом налил вина, и они, чокнувшись, выпили. Чиркнула зажигалка, осветив лицо Биче. Закурив, она шумно выдохнула табачный дым и продолжила:

– Теперь вторая серия этого кино, а потом будет и третья, ты приготовься. Значит, я вошла в дом и увидела Джино. Джино… И во мне что-то перевернулось. Я забыла о себе, о Лукино – во мне всплыл мой сын. Сын, понимаешь? Который растет без отца. А у ребенка должен быть отец. Я сама с восьми лет живу без отца, но у меня был мой дедушка Антонио, заменивший мне отца, да и мать тоже, поэтому я не считаю себя сиротой. А Джино? У него должен быть отец, и это я, как мать, вдруг поняла остро-преостро, вдруг – вот после этой случайной встречи с Лукино, с его отцом. А ведь именно я сделала всё, чтобы Джино не знал его, не знал никогда. Я, я! Я берегла себя, я прогнала, выветрила из памяти и души этого мужчину, но это я, моя душа и моя память, а Джино-то тут при чем?

– Спокойно! – сказала я себе и стала думать. Впускать Лукино в нашу с Джино жизнь я не хотела и не хочу. Сказать ему, что у него есть сын, при том еще и мулат? О Дева Святая, не могу и не хочу! Сказать Джино, что у него есть отец, живой и здоровый, успешный, но семейный? Душа не лежит, не могу и не хочу! Этому Лукино мой сын не нужен, ему нужна я – как любовница, и всё. А Джино? – разве ему нужен такой отец, живущий в другой семье? А ведь так и будет – в другой. Семь лет прошло, и что? Разве он ушел из семьи, развелся, потом объединился со мной, которую, как он сказал, любит? Ничего подобного! Поэтому… поэтому я, мать, я не желаю, чтобы у Джино был такой отец. А что я, мать, желаю? Скажи мне, мой Петя, как ты относишься ко мне?

Петр аж вздрогнул от этого резкого перехода.

– Биче, разве тебе это неизвестно?

– Э, не отвечай вопросом на вопрос, так я и сама частенько делаю, использую этот прием. Повторяю: как ты относишься ко мне? Только не говори «хорошо», сама знаю.

– Ладно, тогда просто. Я впал в зависимость от мыслей о тебе. Это первое. Второе: дедушка Антонио. Почему он выбрал для тебя именно меня? Выбрал еще тогда, когда мы оба – ни ты, ни я – этого не чувствовали, да и не знали друг друга вообще-то. Почему? Вот спросить бы его, однако уже не спросишь… Ну так я тебе сам скажу. Любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Именно так – о музыке как состоянии – говорил мне синьор Антонио. А еще… еще вот что. Он сказал мне, когда привез в Милан: «Вы умеете слушать музыку, и Биче, кажется, это заметила».

– Да, помню, хорошо помню, – кивнула она, – помню, когда мы в консерватории слушали Сальери, его «Тройной концерт для скрипки, гобоя и виолончели ремажор». Помню, как ты слушал. И как потом, в антракте, дедушка шепнул мне: «Обратила внимание, как этот русский синьор слушает?» А я только отмахнулась, я еще не чувствовала, что ты – это мой ты… Так ты любишь меня, русский синьор?

– Остается признать: похоже, определенно да.

– Ладно, не хочешь сказать просто «да» – пожалуйста, но я всё поняла. А если так, Петя, то Джино… Он тебе будет как сын? Верней, не как сын, а просто сын, сын Джино? Говори честно, терпеть не могу дипломатии!

– А вот будешь повышать на меня голос, стукну! А что до Джино, то опять же да. Тем более ты грозилась добавить к нему новых мулатиков, помнишь? Хотя если даже не добавишь, то всё равно. Он – часть тебя, значит, часть нас… И вообще – что за чушь?

– Не поняла?

– Ну, в смысле – ерунда, ахинея, несуразность.

– А, по-итальянски это «ciocchezza», запомни!

– Так вот, что за ciocchezza спрашивать меня об этом? Скажи Джино, что мы играем за одну команду. За «Милан». Хорошая команда, между прочим, давно за нее болею.

– Надо же, он тоже болеет за «Милан»! И это понятно: нормальные люди в Милане с детства болеют именно за «Милан».

– А ненормальные?

– За «Интер», как говорит Джино. «Интер» тоже миланская команда, но за нее в Милане болеют только недоумки.

– Смотри-ка, разбирается!.. Давай еще выпьем по глоточку. Твое здоровье, синьора Беатриче! Кстати, ты не беременна, как я понял. Почему?

– А тогда, в Варезе, Бог не дал.

– А теперь даст?

– Это ты его спроси.

– Телефончик запиши!

Но тут Биче вдруг загасила глаза и каким-то другим голосом произнесла:

– Да-да, телефон… Вот и начинается новая серия этого моего кино. С телефона… Прошло два дня с момента той встречи с Лукино, и вот – звонок. На мобильный, днем. Я в консерватории. Хорошо еще, что не на репетиции или на занятиях.

– Беатриче, сегодня вечером я улетаю в Рим, нам надо увидеться. Сугубо деловое свидание. Это и в твоих интересах.

Я прямо озлилась:

– Ты все-таки узнал мой телефон!

– Это не было проблемой. Так что?

– Слушай, насколько я помню, ты нормальный, воспитанный человек! Я же дала тебе понять, что не намерена быть твоей любовницей, у меня другая жизнь, а вести двойную жизнь я не хочу и не умею. И ты это понял. И все-таки звонишь. Как это понимать?

– Это ты не поняла меня сейчас, детка. Речь о деловом свидании, а не о любовном. Жизнь – это не только любовь, но и дела, разве тебе не известно? Мы что, не можем иметь спокойных деловых отношений?

– Зачем?

– Повторяю: это и в твоих интересах. Ладно, не будем спорить, дорогая. Я улетаю вечером, давай встретимся на полчаса, всего на полчаса. Например, в том же кафе напротив твоей консерватории. И всё – после этого ты меня не увидишь, я улетаю в Рим.

Я подумала: полчаса, и это наконец кончится. И согласилась:

– Хорошо. Я освобожусь около пяти. Значит, в пять, в том же кафе…

И вот – в кафе. Лукино уже поджидал меня.

– Прости, опоздала чуть-чуть.

– Кофе тебе заказать?

– Да, и парижскую бриошь с изюмом и дробленым шоколадом. Тут это подают.

– А ты гурман!

– Женщина всего лишь. Слабость к сладостям. Хотя был один знаменитый мужчина, обожавший именно парижские бриоши. Знаешь кто? Художник Эдуард Мане.

– А ты не только музыкант, но еще и знаток живописи? Прямо энциклопедист!

– Увы, увы. Это мне покойный дедушка рассказал. Вот он знал толк и в музыке, и в живописи, а импрессионистов просто обожал. Говорил, они пишут живую музыку цвета… Ладно, не будем отвлекаться на великих. Так в чем твое дело, у нас полчаса, ты не забыл?

Лукино сделал заказ и повернулся ко мне.

– Да, о деле, именно о деле, как и обещал тебе. – Он взял в руки какую-то газету, лежавшую перед ним на столике, которую, наверно, проглядывал в ожидании меня. – Это ежедневное экономическое издание «Il Sole 24 Ore». Я ведь в парламентском комитете по экономике, помнишь? Так вот, экономика – наша экономика, нашей Италии – это моя политическая деятельность. И вот в этой газете… Погляди-ка на заголовок. – И, раскрыв ее, протянул мне.

Я прочла: «Полезные слабости Москвы», так называлась статья.

– И что? – спросила. – Какое отношение…

– Погоди, – перебил он, – погоди и послушай, сейчас поймешь. В этой большой, как видишь, и серьезной статье под очень точным названием «Полезные слабости Москвы» наши итальянские эксперты приводят данные анализа экономики нынешней России. И в результате этого обосновывают целесообразность нового выхода итальянских предприятий на российский рынок, а он, их рынок, в основном сырьевой. Это наша выгода, государственная выгода, вот что важно! Там, на русском рынке, уже присутствуют итальянские фирмы, однако их не так много, как нам хотелось бы, и ведущие позиции за шведскими, французскими, германскими и даже турецкими компаниями. Нам надо их теснить и тем завоевывать русский рынок. Это часть нашей государственной политики в экономике.

– Браво, Лукино! Но я не аудитория, для которой ты даешь интервью, и не зал Палаты депутатов. Я – всего лишь музыкант, концертмейстер консерватории. Ты не ошибся адресом?

Он опять улыбнулся. Как мне надоела эта его улыбка!

– Беатриче, девочка! А что твой русский любовник? Или почти муж, прости меня, прости! В общем, твой русский, который почти итальянец. Что он? Он же иногда оказывает некоторые услуги нашей судостроительной компании «Пантиери». Негласные услуги, затем хорошо оплаченные. Мы это выяснили. Экономическая разведка, она присутствует везде, у всех, и в парламенте Италии тоже.

И тут у меня, женщины трезвой, спокойной, рассудочной, даже иногда холодной, как мне не раз говорили, у меня забилось сердце. Плевать мне на экономику, на Лукино с его парламентом, на разведку, но, выходит, я подставила тебя, Петя, когда, глупая, упомянула о том твоем приятеле-итальянце с его любимой телятиной! Ну да, в прошлый раз сказала Лукино, что он работает в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», а твоя фирма в Москве имеет с ней какие-то дела и ты как переводчик участвовал в переговорах. Так, что ли, Петя?

– Да, так, ну и что? – после некоторой паузы, осмыслив услышанное и пытаясь быть спокойным, усмехнулся Петр.

– Что? – продублировала Биче взволнованно. – Слушай дальше, сейчас поймешь. Потому что дальше пошел такой разговор, когда… да, когда произносят слово «разведка», то волей-неволей до тебя доходит, что надо не отмахиваться, а быть внимательной.