Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество - Николай Сергеевич Чемоданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«wunden ligamentorum possunt curari sine binden»
(«раны от повязок можно исцелить без повязок», т.е. сняв повязки)
или:
«Si vis curare, noli sprützen aquam in die Fistell»
(«Если хочешь исцелить, не брызгай водой в свищ»)
[курсивом выделены немецкие слова. – Ред.].
В остальном общее для ученых владение двумя языками на фоне возрастающего социального распространения образования влияло на письменную практику как латинского, так и немецкого языков. Интересно, что Авентинус (он же Иоганнес Турмайер) в предисловии к первой книге «Баварской хроники» издания 1526 года, представляющей собой немецкую обработку в народном духе его большого исторического труда «Annales Boiorum», первоначально опубликованного в 1521 г. на латыни, отмечает:
«Es laut gar übel und man haist es Küchenlatein, so man latein redt nach ausweisung der teutschen zungen; also gleichermaß lautʼs übel bei solch art erfarnen, wo man das teutsch vermischt mit frembden worden»
(«То, как говорят по-латыни по образцу немецких языков, звучит совсем плохо, и это называется кухонной латынью; в той же мере плохо звучит язык у тех сведущих, кто смешивает немецкий язык с иностранными словами»)[357].
Перед этим он жалуется:
«Unser redner und Schreiber, voraus so auch latein künnen, biegen, krümpen unser sprach in reden, schreiben, vermengens, felschens mit zerbrochen lateinischen Worten, machens mit großen umbschwaifen unverstendig, ziehens gar von irer auf die lateinisch art mit schreiben und reden, das doch nit sein sol, wan ein ietliche sprach hat ir aigne breuch und besunders aigenschaft»
(«Наши ораторы и писцы, предположительно знающие также латынь, в речах и в письме коверкают, калечат наш язык, смешивают его, искажают обрывками латинских слов, из-за громоздких построений делают его непонятным, а то и совсем переходят от родного к латинскому способу написания и речи, чего, однако, не должно быть, поскольку каждый язык имеет свою собственную традицию и особое свойство»).
Осознание этого было важно, имело значение для будущего и стимулировало наведение порядка в научной терминологии, что коснулось не только латыни, но и немецкого языка, которому теперь оказывалось повышенное внимание. По мере распространения идей гуманизма в кругах немецких ученых немецкая история, культура и язык вновь начали вызывать пристальный интерес, став предметом научного изучения. Хотя такая гиперболизация, как утверждение «верхнерейнского революционера» в 1510 г., что немецкий язык следует считать священным праязыком человечества и что
«Adam ist ein tutscher man gewesen»
(«Адам был немецким человеком»),
потому что он говорил на языке «all Manns», то есть на алеманском[358], сегодня может вызвать у нас лишь улыбку, она симптоматична для растущего чувства национального и языкового самосознания. Все больше и больше ощущалась взаимосвязь между сферой действия немецкого языка и понятием нации:
«das gantz Teutschland»
(«вся Германия»)
простиралась настолько,
«so weit die Teutsch sprach gehet»
(«насколько был распространен немецкий язык»)[359].
Понятие «teutsche nation» («немецкая нация») завоевывало популярность и уже до 1500 года в целях его распространения было включено в название
«Römisch rych der Duytschen nacion»
(«Римская империя немецкой нации»).
Теперь, в XVI веке, под империей понимали не одну только Южную Германию, как раньше, когда при передвижении из Северной или Средней Германии на юг говорили, что едут «в империю». Это название обозначало теперь все части империи, где звучал немецкий язык. Немецкий язык в целом осознавался в качестве родного языка. Как раз в первой половине XVI века само слово вместе с понятием завершили свое победное шествие с севера на юг до самой Швейцарии.
При таком расширившемся кругозоре более пристальное внимание привлекли к себе и «языки народов» по соседству, как и вообще существующее многообразие языков. Правда, за исключением Эразма Роттердамского, ни один ученый того времени не дошел до признания того, что различие языков – это
«не теологическая проблема, а естественный факт»[360],
что язык
«в его формах установлен произвольно, в соответствии со свободной волей человека; и если бы это было не так, то все люди говорили бы одинаково»[361].
Изучать и знать много языков считалось не только практически необходимым, но и возводилось многими в идеал. Максимилиан I, например, мог изъясняться на семи языках, а его страсть к учению вошла в поговорку:
«Wan ich schon ein Fůß in dem Grab het und den andern noch hie uß, noch so wolt ich leren»
(«Когда бы я уже одной ногой стоял в могиле, а другой еще здесь, и тогда бы я желал учиться»)[362].
Карл V, правда, вряд ли знал хорошо хоть один язык[363], во всяком случае, он не знал немецкого и лишь очень немного латынь. Но то, что незнание языков, особенно у edle luet (благородных людей), считалось недостатком, видно из книги Иоганнеса Паули «Schimpf und Ernst» (гл. 95). В ней рассказывается об одном человеке, который, явившись к папе в Рим, других
«alle uebertraff in Person, in Kleidung, in Hübsche»
(«всех превосходил станом, одеждой, красотой»),
но который, как потом оказалось, позорно
«kan kein Latin noch Welsch»
(«не знает ни латыни, ни иностранных языков»),
и папа лаконично заметил:
«Es ist ein hübsch Fich!»
(«Это красивый скот!»)
Гуманист Конрад Цельтес стремился изучить языки всех стран, где он бывал. Лютер требовал, чтобы будущие проповедники знали наряду с немецким языком еще и латинский. Этому соответствовало также, например, правило школьного распорядка от 1523 г. в Цвиккау о чередовании занятий:
«Deß montags deutsch, Dinstags aber Latinisch»
(«По понедельникам немецкий, а по вторникам латинский язык»)[364].
Не только знание иностранных языков, но и знание различных форм существования немецкого языка также могло быть нужным, как в случае с Петером Кэммерером, которого рекомендовали в 1536 г. французскому королю Франциску I для службы в канцелярии его министра, потому что он умел письменные документы из различных областей Германии сначала
«in das gemeine Deutsch zu
