Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество - Николай Сергеевич Чемоданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Es wird sich nicht lenger leiden, das man den lateinischen Worten wil eine kraft zuschreiben, wie die zaubrer thun, und das arme volgk ungelarter lassen aus der kirchen gehen dan hyneyn, so ye Got gesagt hat… daz alle auserwelt von Got gelert werden sollen… Drum hab ich zur besserung nach der Deutschen art und musterung, ydoch in unvorrugklicher geheym des heyligen geists verdolmatzscht die psalmen, mehr nach dem sinne dan nach Worten»
(«Невозможно долее терпеть, чтобы латинским словам приписывали силу, какую имеют волшебники, и чтобы бедный народ уходил из церкви более неученым, чем вошел туда, потому что Бог сказал… что все избранные должны учиться у Бога… Для изменения этого к лучшему я перевел псалмы на немецкий лад, больше по смыслу, чем по словам, однако неотступно следуя откровению святого духа»)[348].
Конечно, латынь еще продолжала преобладать во многих областях, она также часто оставалась основным текстом для перевода. Но кто хотел переубедить своего противника, должен был пользоваться его языком. Томас Мюнцер, например, написал свой «Пражский манифест» на немецком и латинском языках, затем появился еще чешский перевод[349]. Гуманисты уже не считали ниже своего достоинства делать немецкие переводы gemainem nutz zu gut («для общего пользования»)[350], а в своих оригинальных произведениях переходить на немецкий язык; причем они решались на это, будучи часто уже в немолодом возрасте, поскольку в это бурное время первой трети XVI века они хотели, чтобы их знали широкие круги читателей. И Лютеру было уже больше 33 лет, когда он начал публиковаться на немецком языке. Когда ему было за сорок, он уже считал само собой разумеющимся, что
«Deutsche bucher sind furnemlich dem gemeinen man gemacht, jm hause zu lesen»
(«немецкие книги пишутся преимущественно для простого человека, чтобы он читал их дома»)[351].
В 1480 году еще пытались запретить продажу теологических сочинений на немецком языке на том основании, что немецкий язык не в состоянии передать такие сложные понятия[352].
Немецкий язык проникал также в такие области знания, которые раньше были для него закрыты. Если в документоведении и делопроизводстве он уже с некоторого времени применялся, то теперь участились попытки использовать родной язык также в отдельных науках. Парацельс (он же Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, умер в 1541 г.), например, который, конечно, не случайно открыто симпатизировал народной Реформации и сочувствовал взглядам Томаса Мюнцера, пробовал писать на немецком языке в области медицины и фармакологии. Тот факт, что в 1527 году он прочитал в Базеле лекцию по медицине на немецком языке, он объяснял необходимостью,
«daß die arzney in erkentnis des gemain man komme»
(«чтобы простой человек познал лекарства»)
и
«die Wahrheit dürffe nur gut Teutsch reden»
(«истину следовало бы излагать только на хорошем немецком языке»).
В последние годы жизни Альбрехт Дюрер (умер в 1528 г.) посвятил себя сочинениям по теории искусства. Своим четырем книгам «Vier Bücher von menschlicher Proportion» (1528) он предпослал в качестве теоретического обоснования еще в 1525 г. введение в начертательную геометрию – «Unterweisung der Messung mit Zirkel und Richtscheit» («Указание по измерению циркулем и угольником»). В основном, конечно, если вообще можно говорить об употреблении немецкого языка в специальных текстах того времени, переводы с латинского вначале превалировали над сочинениями, писавшимися сразу на родном языке.
«Не ориентированное на латынь построение фраз возможно лишь тогда, когда развитие настолько продвинулось вперед, что позволяет на основе самостоятельного владения понятиями делать одновременно новые мыслительные ходы на своем языке»[353].
Немецкие тексты действительно еще часто сильно зависели от латинского языка и находились под его влиянием. Иногда это даже входило в намерения автора, поскольку продолжало господствовать неправильное представление, будто лучший немецкий язык – тот, который наиболее близок по строению к латинскому. Это мнение особенно четко сформулировал Никлас фон Виле (Wyle) в 1478 г. в предисловии к своим переводам:
«Yetlich tütsch, das uß güten zierlichen und wol gesatzten latin getzogen und recht und wol getransferyeret wer, ouch gůt zierlich tütsch und lobswirdig heißen und syn můst und nit wol verbessert werden moecht»
(«Каждый немецкий язык, который выводится из хорошего, изящного и правильно построенного латинского, следует считать также хорошим, изящным и достойным похвалы немецким языком, и уже улучшать его невозможно»)[354].
Считалось, что для немецкого языка можно рекомендовать не только такие упорядочивающие особенности построения латинского предложения, как, например, конструкции аккузатива с инфинитивом, определительные причастные конструкции в постпозиции, относительное придаточное предложение с welch-, но и, как полагал фон Виле, даже в области риторики немецкий язык должен следовать латинскому, что нет ничего,
«daz nit in dem tütsche ouch stat haben… möcht als in dem latine»
(«что нельзя бы было выразить на немецком языке… как на латыни»)[355].
В специальных текстах, естественно, сохранялись латинские
