Моя нечаянная радость - Татьяна Алюшина

– Не знаю, – говорила сестрица задумчиво, покачивая племянника на руках. – Мне очень нравится, такое ощущение, что вот это и есть мое настоящее, истинное призвание.

– Так, – тянула удивленно Майя, – нашлось-таки, значит. Что, в ясли пойдешь работать или в дом ребенка?

Дело в том, что Лиза к своим двадцати восьми годам, получив два высших образования – одно педагогическое, другое историческое, не могла определиться с родом занятий. Слава богу, родители ее неплохо зарабатывали и могли позволить дочери бездельничать. Но при этом Лиза девушка серьезная, вдумчивая, очень спокойная и правильная, какая-то возвышенная, что ли, – ей хотелось именно что найти свое настоящее призвание, любимое дело. Она специализировалась на истории Руси, изучала уклад и традиции народа, а вот применения прикладного этому интересу не находила, не считая участия во всяких этнических поселениях и реконструкторских мероприятиях.

А тут вдруг такое заявление, как не подивиться!

– Нет, я не о работе говорю, а о материнстве, – пояснила Лиза.

– Еще того чище! – дала оценку Майя.

Но отговаривать и навязывать свое видение она не стала – во-первых, зная Лизу, бесполезно, а во-вторых, Майе она очень помогала, предоставляя хоть малую, но возможность шить. В Пустонь Лиза попросилась сопровождающей сразу же, когда Майка рассказывала всей семье о своей поездке и наказе Старца приехать через год с близкой подругой.

– Я у тебя самая близкая подруга, – безапелляционно заявила тогда сестра.

Никто и не спорил – она.

Ванечка рос всем на радость здоровеньким, крепким малышом и развивался быстро, во многом опережая ровесников, и был такой молодец – улыбчивый и довольно спокойненький, будил, конечно, по ночам, а как без этого, но умеренно, так что обошлось без хронического недосыпа матери.

А Батардин… Они перезванивались – на Первое мая он позвонил и традиционно поздравил, поинтересовавшись, как у нее дела, и на Девятое мая тоже позвонил. Они сердечно поздравили друг друга с этим праздником, рассказав друг другу, кто в их семьях воевал.

А на День России Майя позвонила с поздравлениями – поговорили, пожелали друг другу всякого хорошего. Но этот их разговор отличался от всех предыдущих, потому что Майка спросила о том, что беспокоило ее больше всего, замирая сердцем и выводя что-то пальчиком по столу:

– Ты в Пустонь в июле поедешь?

– Поеду обязательно, – подтвердил Матвей. – Никон же велел, значит, надо ехать. – И, чуть напрягшись, спросил у нее: – А ты что, не поедешь?

– Собираюсь, – выдохнула она от облегчения: оказывается, дыхание задержала. – По крайней мере очень постараюсь, – поправилась Майя, подумав, что это зависит от того, как будет себя чувствовать Ванечка, гарантировать ничего невозможно.

– Тогда увидимся.

– Да! – вспомнила тут она. – А ты нашел то, что свалилось тебе на голову?

– Нет, – усмехнулся Матвей и спросил в свою очередь: – А ты нашла эту «нечаянную радость»?

Майка посмотрела на кроватку, где посапывал спящий Ванюшка, улыбнулась и ответила:

– Определенно нашла.

После тех ночных откровений Матвей спокойно думал о Майке, смирившись с неизбежностью признания того факта, что она превалирует в его мыслях, умудрившись еще и отвадить всех остальных женщин из его жизни.

Ну вот, что тут поделаешь? Даже знакомиться перестал – бесполезно. Как только дело к интиму идет или поцелуям, так Майя из головы не выходит! Вот даже той девушке, которую поцеловал после свидания, позвонил и честно признался, что ничего у них не получится.

Махнул рукой и мысленно смирился, решив, что, когда приедет в Пустонь, расставит все по местам – поговорит с ней, сделает предложение жить вместе, если она откажет, то разведется сразу и постарается забыть.

Надо дальше жить, тут мама права.

Но сразу за столь решительной мыслью следовало небольшое дополнение вкрадчивым голосом «адвоката дьявола» – если удастся забыть.

Как-то раз, когда Матвей проводил выходные в Загорье, его позвала к себе Глафира Андреевна – помочь.

– Матвеюшка, – попросила она, – слазь на чердак, отыщи там прялку старую, такую с колесом.

– Зачем, баб Глаш? – приблизительно уже зная ответ, все же спросил Матвей.

– Да этим… – наморщила она лоб, вспоминая слово, и разбежались морщинки, меняясь с сосредоточенных на улыбчивые: вспомнила, – энографам!

– Этнографам, – улыбнулся ей Батардин.

– Во-во. Этим самым! – И объяснила: – Пристали: покажите да покажите утварь старинную, какую имеете, мы, мол, хорошие деньги заплатим. А я и не упомню, что у меня там с той утвари на чердаке лежит, вот про прялку точно знаю: есть! Так ты поищи, Матвей, может, еще что найдешь. Энографы эти предлагают: давайте, мол, мы сами, бабушка, на вашем чердаке все найдем! Да разве ж я допущу чужих людей шарить там!

– Вот и правильно, баб Глаш, – похвалил за бдительность Батардин и успокоил: – Сейчас схожу, переоденусь в рабочую одежду и полезу. – И предложил: – А то, может, ну этих этнографов, жалко ведь, старинные вещи, семейные реликвии, можно сказать.

– Эти хорошие, из музея, – уверила его старушка. – Петя их документы проверил и посмотрел в этом вашем инеете, что за музей такой, и звонил туда, перепроверял, не аферисты ли какие. Точно нет. А в музее пусть хранится, что ему на чердаке рассыпаться.

Тут особая история, надо рассказать, прямо детектив.

Где-то года три назад, когда народ «прочухал», какие в Загорье места великолепные, и активно начал скупать участки и дома, новый хозяин одного из старых заброшенных домов, наводя там генеральную уборку, выгреб с чердака кучу старого хлама. Но не выбросил, а повозился, отчистил-отмыл и не поленился поискать ему применение – выставил все найденное в Интернете на продажу. Оказалось, что большая часть из них раритетные вещи восемнадцатого-девятнадцатого веков, и заработал на этом деле мужик очень даже неплохие денежки.

И тут же повадились в Загорье аферисты разных мастей и статей, ходили по местным жителям, старикам, естественно, предлагали сдать в музей в виде благотворительности или за какие-то совсем мизерные деньги старинные вещи. Мошенничество это практически сразу раскрыл Петр Фёдорович, который, просматривая каталоги продаж старинной утвари русской деревни, интересуясь именно в связи с начавшимся бумом в Загорье, вдруг наткнулся на выставленные лоты из их села. Хорошо, что обобрать успели только одного Данилыча, дедка под девяносто лет, живущего на самой окраине.

Петр Федорович тут же созвонился с его родственниками – дедок-то жил не брошенный, а присмотренный и обихоженный близкими, только уезжать из деревни и дом продавать категорически отказывался.