Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

Для взрыва смонтировали на берегу основного кратера стационарную опору. На другом берегу, напротив, поставили вторую. Между ними подвесили на канате контейнер. Канат через ролики натягивала тракторная лебедка.

Всю операцию отработали сначала с макетом. А тем временем взрывоопасную зону непрерывно поливали из шлангов. Вода превращалась в пар, и казалось, жара еще прибавлялось.

– Игорь Павлович! Осталось два метра, – сказал командир студенческого отряда, устранявшего перемычку. – Можем сейчас же пустить воду.

– Подождите. Пустите после взрыва. А сейчас ваш черед! – Мурунов оглянулся на пожарника. Взревели реактивные «пушки», и от устья оторвался второй «огненный корабль». Насосов перед тем добавили, и теперь они вместе с пожарными машинами охлаждали устье.

– Опустим ниже? – переспросил подрывник.

– Ниже не надо, – возразил Мурунов. Взрыв рассчитывал он. Взрывник предлагал использовать весь запас аммонита, около тысячи килограммов.

Мухин настоял на полутонне:

– Не надо. Может завалить ствол.

– Сохрани и помилуй! – шутливо перекрестился Мурунов. – Тогда нам во веки веков не потушить.

Мухин сам встал у дистанционного управления и теперь следил за натяжкой контейнера. Контейнер отбросило напором струи, но поперечным канатом его установили точно над устьем. Мухин нажал рычажок. Раздался взрыв, слишком приглушенный посреди непрерывного страшного гула. Взрыв получился удачным, и все, что до сих пор загромождало устье, смело взрывною волной. Машины и насосы, упреждая самовозгорание газа, поливали с прежней, с неослабевающей силой.

Газ после взрыва получил свободный выход, и пламя грифонов, по крайней мере ближних, вскоре ослабло, а потом и исчезло совсем.

– Перемычку! Эй! Убирайте перемычку! – закричал по громкоговорителю Мурунов.

Командир студотряда побежал к бульдозеру, который тотчас зарылся ножами в землю. Вода Курьи и теплая вода кратера доставали ему до верхних траков.

– Рисковый парень! – сказал Мухин, кивнув в сторону перемычки. – А если смоет?

– Вот я ему! – Лукашин ринулся к трактору, но добежать не успел. Вода разорвала перемычку, трактор, потеряв управление, кувыркнулся в Курью, тотчас исчезнув в волнах.

Тракторист вынырнул метров на пятнадцать ниже прорытого им канала и саженками поплыл к берегу. Лукашин что-то кричал ему, грозил кулаком, потом накинулся на командира студентов.

– Лукашин, ко мне! – скомандовал Мурунов. – И этот... утопленник тоже!

«Утопленником» оказался Станеев.

– Что, на подвиги потянуло? – закричал Мурунов и вдруг заинтересованно посмотрел через плечо Станеева: холодные воды Курьи и горячие подземные воды с клекотом (клекота, впрочем, никто не слышал) соединились. Теперь они перекроют дорогу огню. Да и огонь-то скоро погаснет. Вот уж грифонов стало поменьше. Люди наконец смогут перевести дух. Эта идея с перемычкой – превосходная идея! Кто ее подал? Не помню, но кто-то из наших.

– Отличился, говоришь? А?

– Ну вас, – устало отмахнулся Станеев. – Вениамин три смены гамбалил... Выдохся. Я подменил его, и только...

– Спасибо, старик! – сердечно поблагодарил Мурунов и обнял Станеева. Он вспомнил, кто подал идею убрать перемычку. – Иди и ты отдохни.

Станеев растерянно захлопал глазами. Он ждал от начальника чего угодно – выговора за утопленный трактор, насмешки, ругани – только не благодарности.

– Закрой рот, – посоветовал Водилов. – А то халей залетит.

Гужом потянулось начальство всех рангов и положений: секретари райкома, окружкома, обкома, руководители главка, комиссия из родного министерства, потом из союзного, тучи корреспондентов, ученые... Всех надо устроить, для всех урвать время. Мурунов крутился как белка в колесе: распределял по квартирам, которых и без того не хватало, в сотый, в тысячный раз докладывал и просто рассказывал о причинах аварии, о принятых полумерах, встречал, провожал, умудрялся бывать в Урьевске, в окружном центре, в других бригадах и, примирившись с судьбой, позировал перед объективами фотоаппаратов и кинокамер. Губы, растянутые в улыбке, терпли и не слушались, фразы сыпались автоматически... их некогда было обдумывать. Щелк – фраза, щелк – улыбка. На все случаи одна, заказная, неловко наклеенная. Только хмурость была не заказной. И – усталость не человеческая, проглядывавшая сквозь бодрячество. Нестерпимо хотелось упасть, где стоишь, положить руку на щеку и, забыв обо всем, уснуть, уснуть. На час или навеки – не все ли равно? Спать...

Когда схлынула первая волна поистине обеспокоенных людей и просто любопытных, остались инженеры из главка, приданные в помощь, доктор геологии из научно-исследовательского института да съемочная группа кинохроники. Особенно – на правах старого знакомого – допекал в третий раз прилетевший шустрый кинооператор. Он извел тысячи три метров пленки, снимал встречи и проводы начальства, фонтан, тушение пожара, грифоны, горящий лес... Он даже умудрился скрытой камерой снять люто настроенного против докучливых журналистов Лукашина. Но чаще всего кружил близ Мурунова, следуя за ним точно хвост за собакой.

– Я вас еще разочек... на фоне огня, – облизывая крохотные губки, квохтал оператор и нетерпеливо приплясывал. Ягодицы его переваливались в брюках, и казалось, сейчас выпадут. – Вот это будет фильм! Шедевр! Не верите?

– Верю, друг, но нельзя же весь фильм строить на мне. Здесь, в кого ни плюнь, все герои. Вон, например, идет наш главный теоретик, – увидав Горкина, сказал Мурунов. – Статей его не читали? Рекомендую...

Отфутболив кинооператора, Мурунов исчез.

Горкин всячески отбивался, но у киношника